Слово наемника
Шрифт:
Стражники, изрядно разозлившиеся на того, кто закрыл их в клетке с буйным арестантом, решили выместить свой гнев на Любеке. Но мордатый, как оказалось, умел за себя постоять. Удар в ухо, пинок в промежность, и все стали как шелковые!
— Кстати, господин первый бургомистр, — заметил я. — Не забудьте выдать стражникам по два талера. Они их честно заработали!
Парни, несмотря на плачевное состояние, оживились.
— Да, герр Лабстерман, вы обещали! — заявил один из них.
— Знали бы, что тут псих, так больше потребовали, — добавил другой, с переломанным носом.
Бургомистр
— Выдам по два талера, — скрипнув зубами (и скрепя сердце), пообещал первый бургомистр.
Когда Лабстерман и все остальные ушли (того, что получил в лоб эфесом собственного тесака, пришлось уносить), я старательно обыскал клетку — не выпало ли из карманов или из-за поясов стражников чего-нибудь полезного в хозяйстве узника. Задним числом пожалел, что не взял у приятеля-щипача пару уроков. Авось пригодилось бы.
— Что вы там ищете? — раздался голос Любека.
Оказывается, стражник (возможно, капитан городской стражи — а иначе чего бы он командовал?) никуда не ушел, а стоял наверху, наблюдая за тем, как я ползаю по клетке. Поднимаясь с коленей и подтягивая цепи, я с некоторым смущением ответил:
— Да вот, решил посмотреть — не упало ли что-нибудь.
— Какой-нибудь кинжал или еще что-то, — в тон мне продолжил Любек.
— Именно так, — не стал я изворачиваться. Потом поинтересовался: — А вы, господин Любек, почему не зашли вместе с остальными?
— Я капитан городской стражи, — сообщил Любек, подтверждая мои предположения. — Мне негоже избивать арестанта, да еще и закованного. И потом, я уже имел как-то дело с вами. Не помните?
— В прошлый раз я был без оков, — пожал я плечами. — Бить связанного не в пример удобнее.
— Ну, мне хватило, — хмыкнул Любек. — Кроме того, есть и иные обстоятельства.
— Вот как? — удивился я. — А что за обстоятельства?
— Да, собственно говоря, всё то же самое, что и раньше. Мое поручение осталось в силе. Правда, за одним исключением… Я теперь должен не пригласить вас на встречу, а доставить туда, куда мне приказано. Неважно — хотите вы этого или нет.
Речь капитана городской стражи мне показалась странной. Он говорил совсем не так, как два года назад. И не так, как полагалось бы говорить начальнику городской стражи. Такое впечатление, что передо мной был образованный человек. Возможно, дворянин.
— И как вы это сделаете? — поинтересовался я и для убедительности потряс цепями.
— Как — мое дело, — улыбнулся Любек. — Главное, что вы сидите здесь, в каземате, значит, в ближайшее время никуда не денетесь.
— Разве что — на виселицу, — мрачно пошутил я.
— Перед тем как вас будут вешать, должен состояться суд. Стало быть, время у нас еще есть.
— Не хотите сказать, куда вы меня собрались отвезти?
— А зачем? — пожал плечами Любек. — Кто вас знает, не заартачитесь ли? И еще, Артакс… Знали бы вы, как мне хочется вас прирезать!
— За что? — не очень искренне поинтересовался я. — Неужели за ту давнюю встречу?
— Вам не приходилось полдня ходить в обгаженных штанах?
— В обгаженных — не приходилось. А вот в обоссанных — да.
Этому…
Впереди, в долине, третий час шел бой. Рыцарская конница смешалась с легкой кавалерией, утюжа копейщиков, а лучники, отбросив луки, дрались на ножах с пикинерами. Словом — все как всегда, когда самый-самый разгар схватки и непонятно пока, кто кого одолеет: то ли мы переломим силы императора Фирсиуса Лотта, не то — он нас. Все зависело от хладнокровия главнокомандующих — его королевского высочества герцога де ля Кена (нашего!) и его высочества герцога Эзеля (не нашего). Тот, кто придержит свои резервы до решающего часа, тот и выиграет сражение. Посему мы были в резерве.
Наш полк оказался зажат между двумя бригадами кавалерии. Сказать, что было тесно, — не сказать ничего. Простоять в тяжелом облачении и с оружием несколько часов — невыносимо тяжело. Солнце палило, мы истекали потом, а отойти в сторонку, в тенек, было просто некуда — кавалеристы упирались в скалы, а мы — в лошадиные бока. Кое-кому из солдат, особенно в середине, уже было плохо, но они даже не могли упасть.
Я бы запретил своей сотне пить, но нельзя. Да и сам, помаявшись от жажды, не выдержал — давно опустошил флягу. Большая часть воды вышла с потом, но другая хотела выйти по-другому. Мне было легче. Сотнику полагалось стоять перед строем. Моим пехотинцам было хуже — отойти в сторону и «облегчить душу» солдаты не могли — некуда! По большому еще терпели, а вот по маленькому… Да и стоило ли терпеть? Уже через пару часов то тут, то там слышалось журчание, сопровождаемое вздохом облегчения, а через три-четыре часа весь полк стоял в мокрых штанах — мочиться-то приходилось на соседей, а тут еще лошади, которым тоже хотелось писать… И если пехотинцы стеснялись обоссать (простите!) своего сотника, то лошадям на чины и звания плевать!
Потом мы все-таки пошли в атаку, резались и рубились еще полдня. Потом — отступали, а потом — снова наступали. Кажется, мы в тот день все-таки победили (или в другой раз?), но это уже неважно. Подробности битвы позабылись, а вот мокрые штаны помню по сей день!
— Вон как? — удивился Любек, но потом снова помрачнел. — В мокрых штанах — это не то. Обычное дело, если ждать сражения. А вот когда вы избили меня и напугали до полусмерти, мне это запомнилось. И воняло от меня, как от клозета!
— Не скажите, господин Любек, — покачал я головой. — Когда все прилипает, а нужно бежать в атаку — очень неприятно!
Кажется, я его слегка утешил. Но — только слегка.
— Мне пришлось укрываться до вечера, а потом я украл чьи-то штаны… И чуть не попался! — попенял мне Любек.
— Вы знали, на что шли, когда взялись искать меня, — заметил я. — Разве не так?
— Так, — согласился-таки Любек через силу. — Ходить в обгаженных штанах, терпеть унижения. А еще… Вместо того чтобы перерезать глотку обидчику, его же оберегать…