Слово наемника
Шрифт:
Свои полпфеннига решил внести и судья. Господин Циммель, старательно просморкавшись в платок не первой свежести, заявил:
— Быть наемником и убивать людей на поле сражения — это не есть преступление. Ответственность за это берет на себя правитель, ведущий войска. Кроме того, нас не волнуют ваши другие дела. Вас обвиняют в преступлениях, совершенных в городе Ульбурге, а именно — в преднамеренном убийстве господина Ольгерда Вольфсингера и господина Ульрика Винера, которых вы убили с сообщником. Кроме того, вы убили капитана городской стражи Любека.
— Господин судья, — вмешался Лабстерман. —
— А? Что вы сказали? — вытаращился судья.
— Может, господин Артакс сумеет перевести? — снисходительно поинтересовался Лабстерман.
— Нет тела — нет и дела! [6] — выпалил я, удивившись, откуда всё это помню?
— Не нужно выказывать свою ученость! — рассердился на меня Циммель, хотя сердиться-то он должен был на себя. Или — на первого бургомистра.
6
На самом деле перевод не совсем точен. Он звучит так: «Нет истца, нет и суда», т. е. разбирательство по делу прекращается в тот момент, когда истец перестает об этом ходатайствовать. Но откуда же Артакс мог знать правильный перевод, если он постоянно пьянствовал?
— Перевод — приблизительный, но вы угадали. Посему я снимаю обвинения в убийстве этих господ. Впрочем, — великодушно сообщил первый бургомистр. — Я не стану выдвигать против Артакса обвинение в убийстве капитана Любека.
По залу заседаний пронесся ветерок волнения, но Лабстерман утихомирил его одним мановением руки:
— Я понимаю, господа, трудно вообразить, что человек может умереть, случайно наткнувшись на соломину. И чтобы соломина случайно (выделил он с нажимом!) вошла в мозг… Конечно, теория это допускает, но мы с вами — здравомыслящие люди. Но, — развел руками обвинитель, — стражники уверяют, что камера была закрыта, а тело капитана лежало в нескольких ярдах от решетки. Сам преступник был в кандалах. Он же и является единственным свидетелем обвинения. Мы знаем, что убийство совершил Артакс, однако, увы, доказать это невозможно! Однако справедливость все равно восторжествует! У нас достаточно доказательств убийства фрау Уты, которые приведут наемника на эшафот!
— Скажите, любезный обвинитель, — задумчиво произнес я. — А почему вы сразу не пошлете меня на виселицу? Судя по всему, приговор уже вынесен. Зачем весь этот спектакль? Изображать разбирательство дела, судить. Скорее, я наблюдаю тут судилище. Фи, господа бюргеры! Фиглярство…
Члены совета снова зашумели, как школяры на перемене. Топали ногами, свистели. Их, видите ли, возмутило, что наемник сомневается в законности их собрания!
— М-да, Артакс, — тихонько шепнул мне Лабстерман. — Вы сами сделали половину моей работы. Вряд ли члены совета будут теперь снисходительны!
Я не стал отвечать. Зачем? Я не настолько наивен, чтобы надеяться на милость городских бюргеров.
— Артакс, я делаю вам замечание! — строго кашлянул судья.
Со своего
— Этот наемник издевается! Он забыл, что сейчас он уже не комендант, а никто! Он — преступник!
— Вот видите, господин судья, — с укоризной сказал я Циммелю. — Меня еще не осудили, а уже называют преступником. Как это понимать?
Вместо судьи отозвался Лабстерман:
— А как нужно именовать человека, совершившего преступление? У меня есть веские доказательства назвать вас убийцей.
— Разве вину не должен доказывать суд?
— Артакс, вы опять играете в слова, — поморщился первый бургомистр. — Господа судьи уже знают, какое преступление вы совершили.
— Артакс — предатель! — опять завопил стеклодув. — Он был на стороне Фалькенштайна!
— Вы, господин старшина, говорите, но не заговаривайтесь, — укорил стеклодува один из купцов. — Артакс хоть и убийца, но именно он спас город от герцога.
— Да? — усмехнулся стеклодув, брызгая слюной. — А спросите его, почему он запретил моим людям убивать солдат герцога? Разве это не предательство?
— Жаль, что я вас не повесил вместе с Гонкуром, — усмехнулся я. — Рядышком бы висели. Один — за неисполнительность, а второй — за жестокость. Я уже говорил, что добивать раненых — великий грех!
— Грех?! — взвился седоусый. — Убить врага — грех?! Вы сказали, что, если Фалькенштайн захватит город, он прикажет меня казнить за убийство его солдат! Значит, вы допускали, что Фалькенштайн может захватить город?! Я требую, чтобы Артакса судили не только за убийство, но и за предательство интересов города! Артакс — изменник.
— Мастер Заркаль, не говорите глупостей, — наморщил лоб купец Фандорн. — Никто не может знать наверняка — возьмут ли город, удастся ли его отстоять. А добивать раненых — это и в самом деле грех.
— Довольно! — прекратил словопрения герр Циммель. — Мы здесь не для того, чтобы обвинять господина Артакса в его промахах или, — сделал судья паузу, — восхвалять его прошлые доблести. Мы здесь собрались, чтобы решить — виновен или нет Юджин Артакс в убийстве своей супруги — Уты фон Лайнс… виноват, фон Артакс.
«Да у них какое-то помешательство на этих „фонах“. Вот и первый супруг Уты сделался фон…» — подумал я, а вслух сказал:
— Господин судья, вы бы определились. Если назвали меня преступником, так к чему теперь что-то доказывать?
— Артакс, я запрещаю вам говорить без моего разрешения! — завопил Циммель и яростно застучал молоточком. Отстучавшись, судья отдышался и изрек: — Итак, слушается дело об убийстве Уты фон Артакс, ранее именованной вдовой Лайнс, бюргерши вольного города Ульбурга.
— Прошу прощения, господин судья, разрешите вопрос? — подал голос толстячок Кауфман, третий бургомистр, смирно сидевший в общем зале. Дождавшись кивка, толстячок выпалил: — Если мы именуем покойную Утой фон Артакс, то почему называем господина бывшего коменданта просто Артаксом, а не фон Артаксом? Ведь если он дворянин, то его дело надлежит передать в ведение имперского суда.