Слово о полку Игореве

Зимин Александр Александрович

Слово:3. Милыхъ ладь:., ни очима съглядати… — Проповеди:3. Очима не видит… Очима на прелести мира сего с возделением не взирать (№ 14963, л. 193 об).

Слово:4. Простре горячюю свою лучю… — Проповеди:4. Лицо оное Христово… как лучу, которая сквозь стекло проницает (№ 669, с. 192).

Наконец, в проповедях часто встречаются обороты с «чи» («Чи богаты, чи убоги имениями, чи мирни, чи беспокойны» — № 14963, л. 207 об.) и «чему», которые находятся и в Слове.

В. Д. Кузьмина обратила внимание на то, что в автографе первой из проповедей Иоиля можно обнаружить характерные черты украинского произношения.

Поскольку этих явлений она не находит в Слове, то это, по ее мнению, говорит против того, что Быковский мог быть автором Игоревой песни.[Кузьмина В. Д. Мог ли архимандрит Иоиль… С. 203.] Довод абсолютно неубедительный.

Во-первых, черт украинского произношения нет и в «Истинне», принадлежность которой Иоилю неоспорима. Во-вторых, Слово дошло до нас не в автографе Быковского, а в одной из позднейших, стилизованных под древность копий, так что в его тексте вряд ли можно ожидать сохранения черт украинского произношения. Конечно, сопоставление Слова с проповедями Иоиля не может дать сколько-нибудь существенных результатов. Но это не должно нас разочаровывать. Ведь и изучение дипломатических депеш А. С. Грибоедова вряд ли бы помогло установить, что ему принадлежало «Горе от ума». Уж слишком огромна разница между официальными документами, фактически стоящими вне литературного творчества, или церковными проповедями конца XVIII в. и литературными шедеврами.

Так или иначе, но мы можем допустить, что Быковский, причастный к поэтическому искусству уже в молодости, был автором одного высокохудожественного произведения. Подобные факты хорошо известны в русской и мировой литературе. Причины к тому были разные. В невыносимо тяжелых условиях крепостнического гнета в России XVIII и первой половины XIX в. мы встречаемся чаще всего с единичными талантливыми произведениями крестьянской литературы, автор которых иногда бывает и вовсе неизвестен. Так, около 1767–1769 гг. написан во многом замечательный «Плач холопов» с его антикрепостническими мотивами.[Западов А. В. Памятники крестьянской литературы // История русской литературы. М.; Л., 1947. Т. 4. С. 312–315; Домановский Л. В. Народное потаенное творчество//Русская литература и фольклор (XI–XVIII вв.). Л., 1970. С. 282–285.] В этом стихотворении безвестного холопа причудливо переплетаются народные мотивы плача и черты книжного влияния. Как известно, автором фактически одного бессмертного «Конька Горбунка» (1834 г.) является П. П. Ершов. Недавно обнаружена большая повесть в стихах «Вести о России» неизвестного ярославского автора (30—40-е гг. XIX в.), посвященная тяжелому подневольному труду.[Вести о России. Ярославль, 1961.]

Один из излюбленных доводов сторонников древнего происхождения Слова против датировки памятника XVIII в. сводится к следующему. XVIII век — век панегирических од, а в Игоревой песни рассказывается о поражении русских войск. И поэтому писатель XVIII в. не мог обратиться к подобной скорбной тематике.

Но эти рассуждения были бы верны, если б речь шла об официозном произведении.

Написанная «старыми словесы» Песнь о походе Игоря народна и по идейному содержанию, и по фольклорному происхождению основных образов и средств выражения. Сама тема трагической судьбы героя, сталкивающегося с татарами, звучала лейтмотивом в украинских думах тех времен.[Кирдан Б. П. Украинские народные думы. М., 1964. С. 181.] В числе излюбленных жанров русской и украинской поэзии были плачи. П. Житецкий писал: «Жалощи, плачи составляют, так сказать, органическую принадлежность самой фразеологии… дум».[Житецкий П. Мысли о народных малорусских думах. Киев, 1893. С. 26.] К этому, конечно, надо прибавить те традиции церковной литературы, на которых воспитывался автор Слова. Ведь «все призывы церковных проповедников строились на материале общественных несчастий».[Лихачев Д. С. «Слово о полку Игореве» и особенности русской средневековой литературы. С. 303.] Да и сам трагедийный замысел Слова о полку Игореве как нельзя больше соответствует распространению в последней четверти XVIII в. больших трагедий на исторические темы, в которых находим выражение сокровенных чаяний передовых писателей. Достаточно вспомнить написанную за несколько месяцев до Великой французской революции трагедию «Вадим» Я. Б. Княжнина, переводчика вольтеровской «Генриады».

Слово о полку Игореве резко отличается от других литературных памятников России второй половины XVIII в. по своей форме, приближаясь к ним по идейному содержанию. Гениального писателя вообще трудно сравнить с его современниками. М. Чулков, М. Попов, В. Левшин воспринимали передовые идеи XVIII в. непосредственно, а автор Слова, очевидно, сквозь призму монастырских стекол. Только человек, прошедший длительную школу риторики и пиитики, мог так легко использовать словарный материал древних литературных памятников для создания совершенно индивидуального и ни с чем не сравнимого произведения поэтического искусства.

Светский писатель XVIII в., даже задумав написать стилизацию на древнерусские темы,

не стал бы так буквально воспроизводить фактическую основу поэмы, как бы опасаясь к ней что-либо прибавить или убавить. Эта манера гораздо более характерна для церковного писателя, который всегда старался не отходить от буквы Священного Писания и отцов церкви в существе своей проповеди или поучения. Именно поэтому он предпочел в своей Песне использовать древние летописи, а не их позднейшее толкование, данное В. Н. Татищевым или каким-либо другим историком.

Впрочем, наличие стилизации в Слове о полку Игореве удивить нас не может. Ведь «в поэтике и стилистике русского классицизма, — пишет В. В. Виноградов, — индивидуальный стиль произведения и само произведение как воплощение и выражение индивидуальной авторской личности не выступали как определяющие силы эстетического восприятия и художественной структуры». Еще в 1769 г. Ф. Эмин писал, что подражание «авторам наиславнейшим» «есть лучшая стихотворства добродетель».[Виноградов В. В. Проблема авторства и теория стилей. М., 1961. С. 60.] И действительно, в ту эпоху «поэты, исповедуя теорию подражания подлинным образцам прекрасного, и на практике следовали ей… Основой их творчества вообще была книга, прочитанный текст, готовая словесная конструкция».[Гуковский Г. О русском классицизме//Поэтика. Л., 1929. Сб. 5. С. 22.] Во второй половине XVIII в. выходит целый ряд произведений, стилизованных под русские древности. В их числе «Илья Муромец» H. М. Карамзина (1795 г.), а также неоконченная книжная былина «Добрыня» (1794 г.), написанная Н. А. Львовым (1751–1803), издателем сборника русских песен. В этом произведении автор старался сохранить особенности былинного поэтического склада, ибо считал фольклор «наиболее ярким выражением народного духа».[Подробнее см.: Русская литература и фольклор (XI–XVIII вв.). Л., 1970. С. 342–343, 356–357, 373–378] Те же черты обнаруживаем в Слове о полку Игореве, своеобразной книжной былине XVIII в.

Стилизация «под былины» известна и литературе XIX в. Так, Л. Мей опубликовал былину «С каких пор перевелись витязи на Руси». Исследователи установили, что в фольклорный текст Мей без всяких оговорок ввел целый ряд своих собственных мотивов и тем самым создал искусственный текст, выдав его за подлинное народное произведение.[Пропп В. Я. Русский героический эпос. Л., 1955. С. 326–327.]

В XVIII в. в рукописных сборниках встречаются так называемые богатырские гистории, представляющие собою часто обработки былинных сюжетов писцами-книжниками.

Древнерусская тематика входит прочно в русскую литературу XVIII в. Виднейшие писатели, создавая произведения различных жанров на сюжеты из отечественной истории, охотно привлекали памятники древнерусской письменности Так, А. П. Сумароков кроме летописных материалов по истории Древней Руси хорошо знал рукописные повести о начале Москвы, которые он использовал в своем сочинении «О перьвоначалии и созидании Москвы».[Салмина М. А. Древнерусские повести о начале Москвы в переработке А. П. Сумарокова// ТОДРЛ. М.; Л., 1958. Т. 15. С. 378–383.] Никоновская летопись была известна автору «Вадима Новгородского» Я. Б. Княжнину. Создавая «Россияду», Херасков знакомился с «Казанской историей». Да и в ранних рассказах и повестях H. М. Карамзина проскальзывает хорошее знакомство его с древнерусской литературной традицией. Его рассказ «Райская птичка» (1791 г.) построен на переводном «Великом зерцале».[Крестова Л. В. Древнерусская повесть как один из источников повестей H. М. Карамзина «Райская птичка», «Остров Борнгольм», «Марфа Посадница» (Из истории раннего русского романтизма) // Исследования и материалы по древнерусской литературе. М., 1961. С. 205 и след.] А уже в мае 1800 г. Карамзин писал Дмитриеву: «Я по уши влез в русскую историю».[Крестова Л. В. Древнерусская повесть как один из источников повестей H. М. Карамзина «Райская птичка», «Остров Борнгольм», «Марфа Посадница» (Из истории раннего русского романтизма) // Исследования и материалы по древнерусской литературе. М., 1961. С. 214.]

В середине XVIII в. появилась «История о Ярополе» — своеобразная повесть, написанная в виде семейной хроники. В ней рассказывается о подвигах потомков некоего царевича Моафа.[Сиповский В. В. Русские повести XVII–XVIII вв. СПб., 1905. С. 180–241. О ней см.: Николаева М. В. «История о Ярополе царевиче» и сказочно-былинная традиция//ТОДРЛ. М.; Л., 1949, Т. 7. С. 52–66.] В этой «Истории», как и в Слове о полку Игореве, широко используются традиции древнерусской воинской повести. Ее автор обнаруживает хорошее знакомство с «Казанской историей» и циклом Азовских повестей. Традиции «воинского стиля» в ней сочетаются с привлечением приемов изображения, характерных для народного творчества, в том числе для былин и сказок. Создавался тем самым своеобразный синтез старой русской воинской повести и былины.