Слово
Шрифт:
Гудошников пожал плечами. Гость топтался в прихожей, мял в руках фуражку. И уходить не уходит, и молчит.
— Да вы присаживайтесь, — предложил Никита Евсеевич. — В ногах правды нет.
— Оно верно, нет, нет, — забормотал Сухоруков, садясь на табурет. — Вот жалею: что-то мы в гости не ходим друг к другу. А ведь по-соседски живем… Люди жить стали — каждый себе. Обчества нет. Я тоже по гостям не большой охотник, а тянет с человеком поговорить. Иной раз так защемит, так защемит… Дело к смерти, думаешь, вот и тянет к людям. Скотина-то и та, как болезнь
— Я не один, — отмахнулся Гудошников! — У меня работы много, не скучаю. Да и заходят ко мне. Только что девушка была… Ах, какая она славная! Только силенок еще маловато. Огня в ней много, а силенок не хватает…
— У молодежи своя жизнь, у нас — своя, — рассудил сосед. — Интересы не сходятся.
— Еще как сходятся! — рассмеялся Гудошников. — У нас интересы сошлись! Не ждал не гадал, а вот — на тебе!
Сухоруков глянул на него подозрительно и, как показалось, недовольно, однако промолчал, и это еще больше развеселило Никиту Евсеевича.
— А что? Возьму и женюсь! На молоденькой, а? Вот и вопрос с одиночеством решу.
— Седина в бороду — бес в ребро, — несмело улыбнулся сосед. — В наше время о душе думать надо, а вы про женитьбу…
— Ага, понял! — догадался Гудошников. — Уж не в секту ли агитировать меня пришли? Любопытно!
— Вы не смейтесь, — серьезно сказал Сухоруков. — Сегодня смеемся — завтра плакать будем. Жизнь-то так и устроена… Мы тут со стариками собираемся, беседуем. Вы бы пришли к нам, лекцию какую прочитали…
— Это куда же прийти?
— В домоуправление, куда еще, — сосед засобирался. — Мне пригласить поручено… Сегодня в восемь часов вечера.
— Если в домоуправление, то можно, — согласился Гудошников. — Я, грешным делом, подумал, к баптистам.
— Тогда я пойду, — пообещал Сухоруков. — В полвосьмого и зайду.
Проводив его, Гудошников не успел даже дойти до стола, как в дверь снова застучали. «Что-то Сухоруков забыл», — подумал он и крикнул, чтобы не возвращаться:
— Войдите!
«Не день, а сплошное паломничество…»
Отдуваясь, в переднюю ступил Аронов: рубашка пропотела, шляпа в руке. Кого угодно мог ожидать в этот день Гудошников, но только не хранителя. В памяти стояла их последняя встреча…
Но в этот день настроение было такое, что Никита Евсеевич будто и обиду забыл. Все, конечно, помнилось, но визит этой девочки, молоденькой учительницы, неожиданное и скорее всего интуитивное признание ею программы Гудошникова словно омолодили его. Столько лет подряд он писал письма в министерство, беседовал и убеждал директоров школ, чтобы изменили и обогатили курс русского языка и литературы, — все напрасно. А тут приходит девочка-выпускница и сама просит помощи. Чудеса!
Гудошников вышел навстречу Аронову, поздоровался, не подавая руки, и жестом пригласил к себе в кабинет. «С чем же ты пожаловал? — думал Гудошников. — Что тебе на сей раз потребовалось?»
Хранитель повесил шляпу на спинку кресла, сел, с удовольствием
— Пока до тебя доберешься — семь потов сойдет, — посетовал он. — Занесло же тебя в старый город…
— Здесь тихо, — сказал Гудошников. — Работать не мешают.
— Здоровье как? — участливо спросил Аронов.
— Что здоровье? Как видишь! Не жалуюсь. «И этот крутит вокруг да около, — подумал Гудошников. — Договорились они, что ли?»
— Может, в больницу тебя устроить? В клинику? — предложил хранитель. — У меня есть… знакомые, приятели в клинике. Я бы устроил.
— Что это ты так заволновался о моем здоровье? — насторожился Гудошников. — У меня сын — врач, и мне твои услуги…
— Возраст, Никита Евсеич! — вздохнул Аронов. — Надо помогать друг другу. В старину обычай был: в нашем с тобой возрасте люди начинали о душе думать.
Гудошников расхохотался.
— Ты случайно моего соседа сейчас не встретил?
— Нет… А что?
— Да так, — смеясь, отмахнулся Никита Евсеевич. — Совпадение!
— А-а… Так вот люди, говорю, о душе думали, от мирских дел отходили, молились, нищим подавали, а кто побогаче — часовенки ставили, церкви строили…
— Это кто грешил, тот и откупался! — отрубил Гудошников.
— А ты не грешил?
— Мои грехи — это мои! Я с ними как-нибудь сам, без Божьей помощи…
А про себя подумал: «Ясно, зачем пришел Аронов. Новая попытка выклянчить что-нибудь. Решил, что капля камень точит, о душе заговорил. Нет уж, легче простить писателя Цитовичева, который когда-то предал анафеме дело Гудошникова и который последние пять лет пишет ему вдохновенные письма и шлет денежные пожертвования на организацию экспедиций. (С этими деньгами только и хлопот было, что ходить на почту да отправлять назад.)
— Ты, Никита Евсеич, в свою сокровищницу пускаешь? — вдруг спросил Аронов.
— А почему же не пускаю? Пускаю! — сказал Гудошников. — Посмотреть всегда пожалуйста, можешь даже потрогать…
Желающих осмотреть крупнейшую и редкую частную коллекцию было достаточно. Шли к Никите Евсеевичу студенты и писатели, геологи и ученые, иностранцы и священники. Одни просили рассказать об истории собрания, другие глядели молча; одни с благоговением брали в руки списки XV века, другие профессионально листали ветхие страницы рукописей, делая пометки в блокнотах.
Однажды знакомый экскурсовод из музея привел ученого-иностранца. И пока тот бродил вдоль шкафов, делая удивленное лицо и, будто слепой, ощупывая корешки книг, экскурсовод сунул Гудошникову записку ответственного работника, курирующего науку. «Дорогой товарищ Гудошников! — прочитал Никита Евсеевич. — Убедительно прошу вас предоставить возможность господину Вайнеру из Германии ознакомиться с вашим собранием и сделайте ему небольшой подарок, желательно что-нибудь из рукописей. Стоимость мы вам оплатим через музей. Господин Вайнер очень много сделал для развития отношений с нашей страной в области науки».