Слой 1
Шрифт:
Лузгин глянул на часы: было девять сорок. «Быстро работаешь, Вова!» — похвалил он себя и принялся разгуливать по пустой квартире. Жена работала с восьми, и Лузгин уже привык просыпаться в её отсутствие, привык к утреннему своему одиночеству, и когда по выходным он вдруг натыкался на жену, то удивлялся и даже вздрагивал, особенно если был с похмелья.
Самым тяжелым в эти утренние часы было найти себе применение. Чтение книг требовало определенного напряжения и внимания, что плохо получалось у Лузгина спросонъя. По телевизору транслировали ерунду, все домашние видеофильмы он пересмотрел, а новых не
Он вызвал такси, позвонил в редакцию и дал указание всем говорить, что он на встрече с представителем президента Щербаковым: и звучит солидно, и проверять никто не станет. Но на всякий случай он звякнул Саше Новопашину, помощнику Щербакова, и попросил по-дружески «прикрыть» его, ежели будет искать студийное начальство: мол, где-то здесь бегает. Новопашин не удивился просьбе, но в ответ намекнул, что и в самом деле пора бы зайти, обговорить будущую передачу. Лузгин поклялся, что завтра заглянет.
В коммерческом ларьке на углу Минской и Котовского он купил четыре двухлитровые пластиковые бутыли темного английского пива «Монарх», кое-как уместил их в полиэтиленовом, тут же купленном, пакете и поволок на четвертый этаж соседней с ларьком «хрущёвки», где жил бывший студийный кинооператор Комиссаров.
Лузгин толкнул никогда не запиравшуюся дверь и вошел в маленькую прихожую, темную и грязную, с полу-ободранными обоями. В ноздри шибануло запахом жареного лука, мертвой табачной кислятиной. Не разуваясь, он прошел в комнату, стукнул об пол тяжелым пакетом.
В комнате спали двое. Незнакомый мужик лежал на панцирной кровати у стены, на голом, без белья, матрасе. Рядом, на полу, на расстеленном тонком одеяле скрючился хозяин, подтянув колени к подбородку, тяжело храпел с открытым ртом.
— А ну встать, едрит вашу мать! — вместо приветствия гаркнул Лузгин.
Спящие вздрогнули и заворочались, а из кухни испуганно выглянул еще один комиссаровский кореш, тоже бывший студийный кинооператор Толька Сатюков с большущим ножом в руке.
— Ну тебя на хер! — сказал Сатюков. — Я думал, милиция. Чуть, на хер, в окно не выпрыгнул.
— Я не милиция, — сказал Лузгин, — я — скорая помощь. — И легонько пнул носком ботинка принесенный им пакет.
— Благодетель ты на-а-аш! — юродивым голосом заблажил Сатюков и повалился в ноги Лузгину. — Дозволь, государь, ручку облобызать, на хер…
— Пошел вон! — в тон ему процедил Лузгин и толкнул Сатюкова ногой в грудь. — Смерд, холоп, срань господня…
Толчок получился нерасчетливо сильным, и Сатюков упал в кухню на спину, подвернув ногу и стукнувшись затылком об пол, растерянно глянул снизу на Лузгина.
— Доигрались, — сказал Лузгин. — Давай руку, Толян. Да брось ты этот свинорез, на фиг. Не ушибся? Совсем равновесия не держишь.
— Так, на хер, башка с похмела кругом идет, — сказал Сатюков, в три приема подымаясь с пола. — Выпить у Славки нечего, жрать тоже. Вот лук нашел да три яйца. Даже маргарина нет. Лук вот на
— Эх, а я про пожрать и не подумал, — расстроенно сказал Лузгин.
— Фигня, старик, главное — пиво принес. Эй, алкаши хреновы, подъем! Телефон спасения — девятьсот одиннадцать!
— Не ори, — раздался за спиной Лузгина хриплый со сна комиссаровский голос. — Опять ментов накличешь. Здорово, Вова.
Комиссаров выдернул из пакета увесистую темную бутыль, глянул на этикетку.
— Наше разливное лучше.
— Понимал бы чего, — возмутился Лузгин.
— Ладно, сойдет.
В квартире была всего одна табуретка, её отдали Лузгину. Комиссаров с Сатюковым пристроились на кровати, отпихнув к стене так и не проснувшегося мужика. Старый журнальный столик между ними был заляпан чем-то красным, изрисован темными подстаканными кругами.
— Что пили-то вчера? — спросил Лузгин, взяв со стола стакан и понюхав его. — Портвейн вроде?
— Соседа раскололи, — Комиссаров кивнул на спящего. — Его баба потом милицию вызвала. Едва отбились. Хорошо, что я студийное удостоверение не сдал, когда увольнялся. Менты телевидение уважают. А так бы забрали в трезвиловку.
— А что, — изумился Лузгин, — у нас еще и вытрезвители остались?
— Конечно, остались, — с неменьшим удивлением ответил Сатюков. — Как без них в России, на хер?
— Какой смысл сейчас в вытрезвителях? К вечеру половина города вдрабадан пьяна каждый день.
— Ты разливай, на хер, теоретик, — сказал Сатюков и поежился. — Душа горит.
— Хоть бы стаканы помыли…
— Да ну их в звезду, разливай!
Лузгин набулькал черной пенистой жидкости в два стакана, а третий взял и пошел с ним на кухню, где вымыл под теплой водой, косясь на сковородку с шипящим луком.
— Эй, Толян, пора яйца запускать! — крикнул он через плечо.
Первую бутыль они допили махом. Лузгин уже притерпелся к местным запахам, да и крепкое пиво ударило в голову, погасило жжение в желудке, так что даже яичница, на три четверти состоящая из пареного лука, показалась ему вполне съедобной. Он полез в пакет за второй бутылкой, и тут мужик на кровати задергался, захрипел. Комиссаров, не оглядываясь, ткнул его локтем в спину. Мужик хрюкнул и затих, потом осторожно перевернулся и выглянул между сидящими.
— Привет, — сказал Лузгин. — Вставай, пиво дают.
Мужик на коленях протиснулся по кровати к столу, принял стакан, медленно выцедил.
— Сядь по-нормальному, Иван, — сказал ему Комиссаров. — Чего уж так, по-собачьи-то, на карачках… — Мужик извернулся и спустил ноги с кровати.
Подобревший душой от легкой утренней выпивки — в тяжелом хмелю теперь зверел, сволочился, раньше такого не было, — Лузгин лениво слушал возбужденную болтовню счастливо похмелившихся мужиков, вставлял по фразе, а больше кивал и глядел по сторонам квартиры. Кровать, журнальный стол и табуретка — вот и все, что осталось от прежней жизни в комиссаровской комнате. Правда, висели еще на стене самодельные книжные полки, уже без книг, но с аккуратными стопками старых «Роман-газет», и эта аккуратность нищенская резанула по сердцу больнее всего. Лузгин знал, что Славка Комиссаров давно уже бичует в безденежье, но не представлял себе весь этот краевой, безнадежный этот ужас.