Случайный билет в детство
Шрифт:
— Мне не слабо, — кричу им, — нас, вообще-то, внизу с дровами ждут. И Григорьев предупреждал…
Но этим, похоже, на всё плевать с высоты в двадцать метров. Ладно хоть Расулов молчит.
— Подождут! — кричат в один голос ценители прекрасного. — А лично нам он ничего не говорил. И чего ты его слушаешь? Короче, мы с этого места не сойдём, пока не докажешь, что тебе не слабо.
— Ладно, Вяз, — это уже Ильяс, — давай сюда. Ничего не случиться.
Ишь ты, доказательство смелости нужно, как будто я её совсем не доказывал. Ладно, сдалась моя благоразумная
— Плохая идея, — бормочу себе под нос и ставлю ногу на тропку, а сам кошусь на деревце, служащим своеобразным индикатором движения по зыбкой дорожке. Деревце не качается. Это послужило дополнительным стимулом. Прошел больше половины, как вдруг раздался скрежет, деревце мелко задрожало, а у меня из-под ног поехал камень.
Успел в падении ухватиться за крепкий уступ площадки, а внизу загрохотал каменный обвал.
Я повис на руках, зацепившись за край скалы. Передо мной темный гранит. Смотрю вправо. Тропы, по которой мы шли — не было. Нащупываю ногой крохотный уступ носком кеды. Утверждаюсь на ноге и елозю по стене второй ногой в поисках опоры, но ничего не находится. Тогда вцепляюсь руками покрепче, и чуть отклонившись назад, смотрю… да вниз, но не в пропасть, а на стену. Вот она, нужная расселина. Вставляю ногу, поворачиваю, заклинивая ступню, и приподнимаюсь. Голова оказывается выше края, и я вижу, что Олег с Женька и Ильяс сидят на задницах, испуганно вжимаясь в стену. Глаза у Савина по пять копеек, а Женька вообще зажмурился. Ильяс бормочет что-то.
— Помогите… — но из горла вылетает только хрипение. Прокашливаюсь. Ильяс и Савин тут же кидаются ко мне.
— Серёга!
— Живой!
Олег хватает так, что я чуть не срываюсь вниз.
— Осторожно, мля! — матерюсь сквозь зубы.
— Ильяс, помогай! — кричит Олег и тянет меня за левую руку. Расулов, стремительно бледнея, хватает за правую. Забираюсь на площадку и облегченно вздыхаю, а ценители красоты сразу прилипают к стене.
— Серёг, ты как? — шепчет Савин, и замолкает под моим взглядом.
— До доказывались, мать-перемать?! — рявкнул я, так, что все эстеты вжались в стену ещё сильней, и уже тише спросил, — где верёвка?
— Там, — и Олег вяло махнул рукой за спину.
— Где там?
— У бревна оставил.
— Охренеть! — Я сел рядом с парнями. Вот тебе, бабушка, и всякий случай! Оставалось сидеть на этой каменной полке, пялиться на обалденный горный пейзаж и выражать свой восторг матом.
— Мой дядя самых честных правил, — вдруг начал читать стих Савин, — когда не в шутку занемог, он уважать себя заставил. И лучше выдумать не мог…
— Да, — усмехнулся я, — лучше выдумать не могли, как сюда залезть, на этот природный балкон, мля!
Я отвернулся и закрыл глаза. Интересно, обвал услышали? Возможно. Покричать? Нет, крик не услышат. Лагерь находятся у подножия горы совсем с другой стороны, а ещё еловый лес крик заглушит. Однако обвал должны были услышать. Хотя…
— Мы все учились понемногу, —
— И мало думали башкою, авось и выйдет что-нибудь! — зло выпалил я, но Савин даже не сбился.
М-да, весело. Женька сидит, вжавшись в скалу и выпучив глаза, словно истукан. Савин, глядя в ясное небо, декламирует «Евгения Онегина». Это чтобы вниз не смотреть и отвлечься от своего страха. Только Ильяс сидит задумчиво.
— Серег, — тихо шепчет он, — ты из-за меня сюда полез? Я ведь молчал…
— Если бы ты крикнул «Слабо», то я бы точно не полез.
— А вид отсюда действительно красив, — хмыкает он.
— Ага, только от этого не легче.
Однако надо что-то делать. Вдруг грохот обвала не услышали, и нас не найдут дотемна? Ночи в горах холодные. Днем может быть очень жарко, но стоит только солнцу зайти за гору…
Так, надо осмотреться и оценить положение. Поднимаюсь, подхожу к правому краю. М-да, в этом месте двадцать пять метров. На высотке я и выше висел. Десятый этаж — это примерно тридцать — тридцать пять метров. С другой стороны площадки шесть метров вниз до осыпи, но каменное крошево внизу выглядит страшно.
— Тут допрыгнуть можно, — говорит Расулов, — я могу попробовать…
— И до низу доедет обтесанный труп, — отвечаю я. — Ты глянь, какие камни острые.
— Эх, не забыл бы Савин веревку…
— Я не нарочно.
Блин, и потянуло же этих оболтусов сюда! Теперь сидят, вжавшись спинами в стену и дрожат. И я тоже хорош, на слабо повелся. Чем думала моя голова? Опять влияние детского тела? Все эти гормоны и гипофизы… тьфу, блин! Теперь, вот, решай проблему — как отсюда выбраться?
Так, что там наверху? До края вершины метров восемь, может и больше. Там, как назло, карниз нависает, не очень большой, но все же…
Так, допустим, я поднимаюсь по стене, затем иду за верёвкой, потом обратно к краю, а дальше? Хм, дальше не знаю, но это единственный шанс выбраться отсюда.
Эх, была — не была!
Поднялся и, разминая кисти, принялся разглядывать стену, прикидывая свой будущий маршрут.
— Ты чего? — одновременно спросили меня Ильяс и Олег.
— Куда собрался?
— Наверх, — отвечаю, присматриваясь к удобному уступу, до которого нужно будет дотянуться, — поднимусь, схожу за веревкой, а затем спустимся по одному.
— Поднимешься? — удивляется Савин, показывая вверх, — здесь?
— Здесь-здесь, не прыгать же вниз…
Расулов посмотрел на стену.
— Так тут зацепиться не за что.
— Значит, прикинемся человеком-пауком.
Я засучил рукава у рубашки, потер ладони.
— П-п-пацаны, — с заиканием выпалил Женька, — я высоты б-б-б-боюсь.
Он поднял руку, и мы увидели, что его очень сильно трясет. Бердников опустил руку и опять вцепился в камень.
— А чего тогда сюда пёрся и на слабо брал? — зло спросил Расулов, — ценитель прекрасного, мля!
И пел нам — какой он крутой…
Но Женька только плечами вздрогнул, а Савин виновато проронил: