Слуга. Штучная работа
Шрифт:
Все бы ничего, да грянула перестройка, и вскоре директор понял, что лично для него не так уж все плохо – надо ушами лишь вовремя шевелить. Это ничего, что ликвидировали Госплан, рухнули экономические связи. Главное в том, что руки теперь не связаны, что каждый – сам себе хозяин. Плыви, если не утонешь. Знали бы они, усадившие в кресло губернатора бывшего фармацевта, каким трудом ему достался успех! Скупив акции приватизированного предприятия – где угрозой и силой, где за бутылку водки, – теперь он один правит на предприятии, и одиночество ему не
– И все-таки, ребята, кто-то стучит из обкома, – очнулся Политик. – Откуда знать Сереброву и этой «Плесени», что ко мне в огород залез леший? Я никому не говорил об этом случае.
– Там же теща, Васильич, – напомнил Мальковский. – Что известно женщине – известно всему свету. Ничего страшного… Подметут в тайге – может, перестанет писать.
В углу кабинета молчал в кресле Рапп. Разговор словно не касался его. Случай с сыном выбил его из наезженной колеи.
– А ты что сидишь, как свидетель? Кстати, как здоровье сына?
– Хорошо? Скоро выпишут?
– Ну а так-то он ничего? – назойливо спрашивал Безгодов. – Я имею ввиду нижнюю часть. Поправился? Пришили?.. Или сшили… Значит, просто зашили, и всё? Ну, пусть поправляется.
Глава 15
Михалыч с напарницей лежали в машине. Вода лилась с неба вперемешку с электричеством, гремело, содрогаясь, пространство и кололось на части.
– Кем ты была раньше?
– Гимнасткой…
Ее путь в Учреждение оказался иным. Вначале она разочаровалась в профессии. Как видно, у нее были на то причины. Возможно, ее или кого-то из близких крепко обидели, после чего гимнастка решила, что ее место в МВД. Михалыч не расспрашивал о мотивах поступления на службу. Они просто лежали. Затем она провела ему ладонью по голове.
– Давно ты один?
– Да…
– Можно, я тебя поцелую?
Они обнялись.
– Жарко… Разденусь…
Она освободилась от брюк, а через секунду уже оседлала Михалыча сверху. Темнота не давала возможности разглядеть ее. Приходилось доверяться рукам. На ощупь она была стройной и молодой. Еще через секунду Михалыч вошел в нее без каких-либо прелюдий. Она кокетливо всхлипнула и принялась работать наверху, задевая головой обшивку салона.
– Я счастлива, что обрела тебя… Наконец-то… Какой ты большой! Ты достаешь меня всю изнутри!
Ага, счастлива… Михалыч молчал. Как-то не выработал привычки во время секса молоть языком.
– Толик, не молчи! Говори! Тебе хорошо?!
– Что за вопрос! Естественно.
Тело у нее извивалось, словно пружина.
– Мне тоже с тобой хорошо. Между прочим, пока не забыла, тебе известны каналы поступления наркотиков?
Вот оно! То самое, о чем говорят инструкции. Держи язык, Федя…
– Говорят, губернатор к этому причастен… Вместе с окружением… Мальковский, Смаковский, Рапп и Рябоконь… Ты ничего не слышал о них?
– Я же в отпуске.
– Ну и хорошо… Отдыхай, любимый…
Голос у нее сорвался на крик:
– Да!
Своими воплями она могла разбудить старух.
Они сменили позу. Напарница продолжала блажить:
– Ой! Не могу! Сейчас я скончаюсь!
Всё завершилось. Они оставили друг друга в покое. Напарница между тем бормотала о том же – у нее чешутся руки, надо разгрести здесь это гнездо.
Кожемякин молчал, копаясь в уме. Что-то уж больно долго прохлаждалась на стороне физкультурница, поэтому надо притормозить. Именно так. Нельзя допустить, чтобы из тебя сделали клоуна. Лучший способ при этом – всхрапнуть…
Михалыч повернулся набок и вскоре услышал свой собственный храп…
И вот они проснулись на радость старухам: те просто изнурили себя ожиданием.
– Кто ты по званию? – спросил Михалыч.
– Подполковник…
Солнце давно смотрело во двор. Вода ушла в землю. Трава, пришибленная дождем, распрямлялась. Напарница оказалась старше, чем выглядела наощупь.
Они выбрались из машины и, разминая суставы, направились умываться в летний домик. Это была небольшая пристройка в конце двора, где раньше помещался курятник.
Напарница, вынув щетку из походной сумки, принялась чистить зубы. Косметичку она положила рядом.
Михалыч сел на скамейку и ждал объяснений: его интересовал убитый в поезде напарник.
Щетка застряла у нее во рту:
– Разве ты не связался с учреждением? Тебе не объяснили?
– Там знают столько же. Кроме того, у них нет оснований верить мне.
– Вот оно что…
Щетка вновь ожила. Возможно, глаза у напарницы бегали в поисках ответа.
– Что случилось в вагоне?
Вместо ответа – опять молчок. Затылок напарницы вздрагивал в такт движениям руки. Она пробурчала что-то нечленораздельное и кивнула головой. Михалычу дали понять, чтобы не донимал. Нужно лишь подождать.
Закончив с зубами, она ополоснула во рту, умыла лицо, тщательно промокнула его полотенцем, а затем приступила к косметичке. Лицо у нее еще оставалось влажным, но ей уже не терпелось положить первый мазок. А может, это был еще один повод оттянуть время. Так она никогда не соберется с мыслями и не ответит.
Настаивать на объяснении не было смысла: нарушены принципы. Это, в конце концов, не кокетство. Это безалаберность, грозящая пулей в затылок. Нужно самому умыться, и Михалыч приготовил щетку.
Напарница продолжала молчать, глядя в зеркальце косметички – большого зеркала на стене ей было вроде как недостаточно. Вполоборота, взглянув в ее сторону, Михалыч заметил в зеркале её пристальный взгляд. Она следила за ним, не желая отвечать. Но её никто больше не станет беспокоить. Она уже думает, что мечты у нее сбылись: она села полковнику на хвост и будет тащиться за ним – как напарница, как любовница… Ее не волнует, что это, допустим, не входит в чужие планы, что кому-то на самом деле нужна свобода, что кто-то обожает это пьянящее чувство.