Слуга. Штучная работа
Шрифт:
– В «Голубой Дунай» заскочил, – торопился он. – Я чо думаю. Ты опять уедешь, а мы с тобой так и не посидели… Пожары у многих бывают, отстроитесь…
Михалыч присел на скамью, наблюдая за движением пальцев у Чачина. Вот он налил жидкость, поднимая граненую рюмку к свету из окон, чокнулся, поднес к губам и закатил глаза. Михалыч тоже поднес рюмку к губам, но пить не стал – лишь крякнул досадливо. И выплеснул спиртное позади себя, за лавочку. Копчения рыба оказалась впору.
Чачин продолжал наливать. Они чокались. Все остальное продолжалось в том же духе, пока Михалыч не почувствовал, что пора бы уже опьянеть. И «опьянел». Откуда взялось виски у безработного? Но лучше об этом не спрашивать. Пусть сам расскажет, если захочет.
Бутылка закончилась, и Чачин засобирался домой.
Михалыч поднялся на шатких ногах:
– Провожу!
– Куда тебе…
– Молчать!
Михалычу вдруг вспомнилось, что он мент и может качать права.
– Но ты не дойдешь назад! А у меня спать там негде. Даешь слово, что вернешься?
– Ты не веришь мне, Лешка?
– Мать твоя будет потом ругаться. Переживать будет…
– Она у меня с пониманием!
И вот они бредут среди парка. Какие, однако, твердые корни у сосен – подошвы того и гляди отлетят.
Выйдя из парка, они поднялись по Дубровской улице. Маневрируя между свежими коровьими лепешками на белесом песке, прошли мимо магазина с темными окнами и остановились на перекрестке.
Чачин по-прежнему беспокоился о Михалыче:
– Но только чтобы до дому и нигде не свались. Кажется, в сон тебя клонит.
– Не клонит!
– Пошел я. Иди…
Михалыч куражился:
– Провожу до самого дома. А потом сверну к парку. Понятно?
Они остановились у Чачиных ворот и стояли, словно перед отъездом в разные края.
– Давай, Кожемяка…
Чачин вильнул было за дверь, но Михалыч не торопился. Не стая волков гонится – можно и подождать. Он посмотрел на часы и тут согласился. Пора.
Чачин протянул на прощание руку:
– Я посмотрю, как ты пошел…
– Так и пойду…
Михалыч пожал руку и зашагал бодрой походкой прочь.
И тут же услышал, как хлопнули сзади воротца. Оглянулся – на крыльце никого. Оставалось лишь прыгнуть к забору, чтобы не было видно из окон. Здесь он прислушался: во дворе слышалось журчание. Потому, видно, и торопился Чачин домой, что его поджимало. Но это он мог и по дороге где-нибудь сделать.
Между тем Чачин в дом почему-то не торопился: из глубины двора слышался голос – он будто бы разговаривал с кем-то. Говорил, но ему никто не отвечал.
Потом снова послышалось:
– Алло!
Дружок говорил по телефону, хотя (точно известно) не было у него мобильника. У других были, у этого – нет. Оказывается, у него в доме телефон. Они теперь у многих стоят после ввода в действие новой станции. Но не во дворе же у него стоит аппарат. Да и провод телефонный к дому не тянется. Его нельзя не заметить.
Чачин молчал.
– Алё, – раздалось над самым ухом. Чачин бродил по двору с сотовым телефоном. Хорош гусь… – Это Чачин… Короче, подсыпал ему, как учили… Будет спать теперь мертвым сном. Точно. Абсолютно. Еле ходит наш генерал… Ну, полковник. Я сразу понял, про кого речь. У нас один только был в деревне. Он самый и есть… Хорошо… Понял… Спасибо…
Заскрипела сенная дверь, раздался материн голос:
– Отвернет он тебе голову – вот посмотришь… Доиграешься ты с огнем. Думаешь, не слышала, как ты сейчас говорил? И телефон тебе сунули, чтоб звонить. Зачем ты связался?
– Ты не знаешь. Он всю жизнь мне испортил… С самого детства… Он – Кожемяка. Я – Алеша Попович…
– Алеша и есть!
– Он полковник, а я кто?
– Не пил ба-а! Не порол ба-а! И жизнь была ба-а! А так ты себе зарабо-о-ташь! Меня боля не проси, чтобы прятала под подол!.. Сам думай теперь!..
– Отстань!
– Уйду завтра к Тамаре, а ты живи здесь, как хочешь…
Раздался громкий сигнал мобильника. Чачин откликнулся:
– Да! На улице Набережной!.. Там у них номер висит на углу, а машина стоит во дворе! Именно!
Мобильник пискнул.
– Доиграешься…
– Без тебя знаю, что мне делать и чем заниматься, училка проклятая…
Скандал набирал обороты; в любой момент из ворот мог выскочить Чачин либо его мамаша. Михалыч быстренько отошел вдоль забора вглубь улицы, огляделся. И пошел ложком в низину, потом вверх, до перекрестка, собираясь там повернуть в сторону парка, – туда, где остались и матушка, и тетка, и дом, и машина. Чачин, старый дружочек, да ты ж подколодный змей. Тебя в чащобе не видно было: ты лежал под колодой и только ждал, чтоб укусить. Дождался – и тяпнул…
Михалыч летел парком. Пистолет лежал в кармане с передернутым затвором. Нужно лишь снять с предохранителя – и заказывай отпевание. Навстречу ему никто не попался.
В кабинете главы светила настольная лампа – сторож, скорее всего, дремал, сидя в кресле Нелюбина. За окнами полицейского пункта стояла кромешная тьма. Может, разбудить Иванова? Но это его не касается, пусть отдыхает. А Чачин – сука, предатель…
И Кожемякин продолжил путь.
На стук в ворота открыла тетка Матрена. Она явно нервничала: никому не понравится скакать среди ночи, в то время как по округе рыщут шайки головорезов.
Михалыч обнял старушку, чмокнул в лоб. Не расстраивайся, тетенька, раньше времени. Он ляжет спать во дворе, в машине, чтоб остальным было спокойнее.
Так и договорились. Избная дверь перед ним закрылась. «Гости» могли пожаловать с минуты на минуту. Максимум – через час. Их «дятел» сделал «наколку» – значит, надо спешить.
В контейнере томилась от бездействия портативная снайперская винтовка, совмещаемая с прибором ночного видения, – возможно, пристрелянная: лишние выстрелы здесь никому не нужны.