Слуги Ареса
Шрифт:
...Чем дальше слушал Алферов своего собеседника, тем более удивленное выражение принимало его лицо. Когда Гущин закончил наконец изложение своей нетривиальной идеи, Алферов воскликнул:
– Но ведь это тоже своеобразный переворот!
– Э, нет! Какой же это переворот? Ни одного выстрела, ни одного, не дай Бог, трупа! Все в рамках этой, как ее... да, конституции, хе-хе! Причем какова картина, каков имидж, черт возьми! Тот, кто проделает такую штуку, здесь, внутри страны, предстанет в светлом образе спасителя нации, а там, снаружи, спасителем рода человеческого. Каков расклад, а?
– Слишком фантастично!
– Нисколько, Слава, нисколько! Такой
– Я не знаю ни одного человека ни в армии, ни в правительстве, кто бы всерьез прогнозировал возможность подобной ситуации после того, как при Горбачеве была достигнута договоренность с американцами об изменении целеуказаний для МБР.
– Вот именно! Успокоились! Боевое дежурство на СПРН еле теплится, командные пункты ПРО на Кубинке и Софрино вообще практически законсервированы, чуть ли охрана не снята. Никто не верит, а?
Сами делали и сами не верят!
– Слушайте, Василий Николаевич!
– произнес Алферов, с некоторым испугом глядя на отставного генерала.
– Но это же чудовищная идея!
– Это не идея, - ответил Гущин, твердо глядя своему гостю в глаза. Это судьба!
III. ХОРОШО ОСОЗНАННАЯ НЕОБХОДИМОСТЬ
"...Источник сообщает, что осужденный Монахов находится в состоянии глубокой депрессии и, возможно, замышляет самоубийство. В разговорах с другими осужденными постоянно придерживается темы несправедливости наказания и утверждает, что его все равно не выпустят из зоны, даже когда окончится срок. В последние дни в разговорах с осужденными Джамаловым и Зарубиным неоднократно утверждал, что является носителем особо важной информации государственного значения, которая может оказать существенное влияние на политическую обстановку в стране.
В качестве доказательства ссылался на книгу "Слуги Ареса", поступившую в библиотеку НТК месяц назад.
Среди осужденных Монахов пользуется репутацией полупомешанного, истеричного и вместе с тем опасного, с низким уровнем самоконтроля, человека...
24.1J.J9... г.
"Аслан ""
Капитан Горбатов, начальник оперчасти ИТУ4563\...
трижды перечитал пространный рапорт осведомителя с псевдонимом "Аслан". Это донесение, написанное круглым, похожим на детский, почерком на трех листах в клеточку из школьной тетради, было последним документом в деле заключенного Александра Александровича Монахова.
"Парень оттрубил уже одиннадцать лет, - размышлял Горбатов, задумчиво перелистывая материалы дела.
– Преступная халатность... Измена родине... Так-так. Поглощение меньшего срока большим.
Три петра на шее - полная катушка, следовательно, остается ему еще четыре года. Конец столетия, стало быть, должен отмечать на зоне... Должен бы".
За что конкретно Монахов был осужден на пятнадцать лет (из них пять лет тюремного режима), в деле не сообщалось - имелась ссылка на другой документ, проходящий по учету с грифом "Совершенно секретно". С 1991 года Монахов направил в различные инстанции свыше двадцати писем с требованиями пересмотра приговора. Никто из адресатов - от Генерального прокурора и Председателя Верховного суда до депутатов различных уровней и даже телевизионных ведущих - никак не отреагировал на мольбы несчастного зека. В этом молчании для капитана Горбатова не было ничего удивительного прегрешения Монахова перед советским государством были столь велики, что он удостоился чести попасть в "перечень I", то есть писать жалобы он мог куда угодно, хоть в "Вашингтон пост" или прямо в ООН - бумаги эти аккуратно подшивались в дело, им присваивались соответствующие номера, но за ворота зоны они, конечно, не выходили - глас вопиющего бесследно затихал в лесной пустыне Удмуртии.
Удивление, напротив, вызывал тот факт, что Монахов протянул в зоне целых одиннадцать лет - попавшим в "перечень" такое удавалось не часто. Несчастный случай на производстве, свирепствующий в лагерях туберкулез, заточка в воровской руке - да мало ли по какой причине может оборваться тоненький волосок, на котором подвешена жизнь давно исчезнувшего для цивилизованного мира человека?
Как бы там ни было, но Александр Монахов оказался существом живучим, а вот теперь даже самоубийством ему покончить не удастся, во всяком случае, здесь не удастся, в зоне.
Горбатов вызвал прапорщика-контролера:
– Монахова из третьего ко мне! Быстро!
Прапорщик взглянул недоуменно:
– Так ведь отбой уже два часа как...
– Исполнять!
– Капитан хлопнул ладонью по столу.
– Распустились, мать вашу...
– Слушаюсь!
– Прапорщик мухой вылетел из кабинета.
Минут через двадцать доставили заспанного Монахова. Горбатов с любопытством рассматривал худое лицо со впалыми щеками, казавшееся серым и каким-то бескровным то ли от проступившей щетины, то ли от недоедания кормили в последнее время в лагере действительно плохо, капуста да перловка, изредка рыба.
– Присаживайтесь.
– Капитан кивнул на ободранный стул.
Монахов сел. Руки он положил на колени и смотрел прямо перед собой тусклыми усталыми глазами. Кожа на руках была специфического красновато-коричневого оттенка - кирпичный заводик с допотопными печами был основным предприятием ИТК.
Горбатов еще несколько минут пошелестел материалами дела, искоса поглядывая на зека. Тот сидел не меняя позы, как будто окаменел. Лицо его выражало полнейшее равнодушие.
– Гражданин Монахов Александр Александрович!
– сказал наконец капитан, постаравшись придать своему голосу торжественность.
– Мне поручено сообщить вам, что решением Верховного Суда Российской федерации вы подлежите условно-досрочному освобождению...
Тут капитан прервал свою речь и поспешил плеснуть в стакан воды из мутного, с трещиной, графина - Монахов, хватая широко раскрытым ртом воздух, медленно сползал со стула на пол.
– Э, э! Черт! Ну-ка, сюда давай, доходяга, сюда...
– Капитан подхватил легкое тело заключенного и оттащил к дивану.
– Окочуришься здесь, хорош я буду...
Горбатов влил в зека стакан воды, быстро перерыл ящики стола, нашел старую. Бог знает с какого времени завалявшуюся упаковку валидола, почти насильно впихнул крошащуюся таблетку в рот Монахова. Тот несколько раз вздохнул, протяжно, даже со свистом, потом хрумкнул таблеткой, сглотнул и замер, скрючившись на диване, прижав к сердцу ладонь.
– Эк тебя...
– посочувствовал капитан и сам хлебнул теплой застоявшейся воды прямо из графина.
– Кони двинуть на радостях решил? Ну что, отпустило чуток?
Монахов вздрогнул, поднял посеревшее лицо. Капитан отвел взгляд - из блестящих немигающих глаз заключенного текли слезы.
– Я хотел...
– глухо произнес Монахов и мучительно закашлялся. Кашель был сухой, резкий, с каким-то лающим оттенком.
– Сегодня хотел, на рассвете...
– Знаю!
– перебил его капитан.
– Доложили. Потому и вызвал. Чтобы не поторопился.