Слуги Ареса
Шрифт:
– Хочешь, за валидолом сбегаю?
– Да брось ты, Володя, все уже, отпускает.
– Слушай, Никитич!
– спросил Елизаров.
– Ты же переводчик?
– Военный переводчик, - поправил сосед.
– Я когда-то военный институт иностранных языков кончал.
– С английского?
– И с английского тоже.
– Объясни ты мне тогда, что у нас на стенках написано. Как в подъезд захожу - каждый раз любопытство разбирает, а в словарь лень заглянуть.
– В словарь?
– усмехнулся Никитич.
– Не в каждом словаре найдешь...
Понизив голос, переводчик
– Лихо, лихо... завернуто! Слушай, а чего это они на английском-то?
– Образование своеобразно сказывается на наших соотечественниках, пожал плечами переводчик.
– У нас с тобой специфические соотечественники, Володя...
Когда поднялись на свой этаж, полковник попросил:
– Никитич, дай почитать что-нибудь на сон грядущий. Что-нибудь спокойненькое, а?
– Спокойненькое?
– Ага. К созерцанию располагающее.
– Заходи, сам подберешь.
"Н-да... Много книг и наверняка пустой холодильник, - подумал полковник, озирая более чем скромную обстановку маленькой квартиры.
– Эх ты, пенсия... военная! Скоро и мне".
Елизаров прошелся вдоль стены, сплошь уставленной книжными полками, библиотека действительно была богатая и подобрана со вкусом.
– Вот, пожалуй, - он снял с полки симпатично оформленный томик. "Философия киников".
– А... Ну да, на ночь как раз. Укрепляет...
Ночь застала полковника за чтением длинного нравоучительного письма Диогена Синопского какомуто Анникериду. Тема этого творения показалась Елизарову актуальной.
"...помни, что не кто иной, как я преподал тебе начала мудрой бедности в жизни. Старайся сам ее не утратить и не дай другому отнять ее у тебя. Ведь ясно, что фиванцы будут вновь приставать к тебе, считая несчастным. Но ты сам считай свои потертый шащ львиной шкурой, а палку - жезлом, котомку - землей и морем, кормящим тебя. И тогда в тебя вселится мужество Геракла, которое сильнее всякой судьбы. Помни, что благородная бедность истинный источник подлинного счастья. Кстати, если у тебя есть лишние бобы и, тем более, сушеные фиги, немедленно пришли их мне".
"Вот-вот!
– подумал полковник, скользя слипающимися глазами по расплывающимся строчкам.
– Вот что я упустил из виду в этом деле... Мотив, мотив был непонятен... Я забыл простое правило - бедняков не убивают, кажется, Сименон сказал. С помощью профессионалов, во всяком случае, не убивают.
Утечка, месть - все не то...
Есть там деньги в этой книжке, есть! Вот только чьи?
Бобы и сушеные фиги... Вот неизменный подлинный мотив любого идеолога, политика, депутата, дельца... Тысячи лет назад и сейчас - все одно и то же... Много рассуждений о счастье, свободе, рынке, экономике... А суть одна - лишние бобы и фиги отдай! Вынь да положь им бобы и фиги. И лишние, и последние... Сейчас все рядовые обладатели бобов с тревогой ждут - не изымут ли в очередной раз излишки... И не знают они, какую фигу приготовил им Васька Гущин".
II. ОСЕННИЕ ПЕЧАЛИ
Легкий теплый ветер бродил между старых яблоневых деревьев, подбрасывал опавшую листву и закручивал ее в маленькие смерчи. Осень выдалась урожайная на яблоки - сад был сплошь усыпан крупными разноцветными плодами.
– Пропадет все к ядрене фене!
– огорченно пробормотал Василий Николаевич Гущин.
– А хотели сидр сделать...
Он с кряхтением нагнулся и подобрал с дорожки большое, в нежно-розовых прожилках, яблоко. Тщательно обтер ладонями, покрутил перед глазами, полюбовался - спелое, аж светится в лучах неяркого осеннего солнца! Предвкушая наслаждение, с хрустом погрузил белоснежные искусственные зубы в сочную мякоть.
Сморщился и с отвращением сплюнул. Яблоко оказалось совершенно гнилым. Там, где только что прошлись челюсти генерала, деловито извивался препакостнейшего вида желтый червяк.
– Ах ты гад!
– сказал червяку Василий Николаевич.
– Сволочь ты демократическая!
Он размахнулся и запустил яблоком в забор. Ударившись о доски, оно разлетелось на мелкие кусочки, оставив на свежей краске темное мокрое пятно. Ангел в три прыжка подскочил к забору, задрал тяжелую морду и пару раз угрожающе рыкнул. Наблюдавший эту сцену Алферов рассмеялся.
– Вот так всегда, Василий Николаевич!
– заметил он.
– Т-о-о-лько зубом прицелишься, глядь - или кусок уже утащили, или червяк в нем какойнибудь поработал!
– Не какой-нибудь, а самый что ни на есть определенный, - напомнил Гущин.
– Все сам, все сам, мать его... А что сам?! Покусал только! Даже и не укусил-то как следует...
– Есть такой... червяк, и вы его знаете!
– дурашливым тоном воскликнул Алферов и опять рассмеялся.
– Бонапарта не вышло, придется теперь переквалифицироваться... обратно в депутаты.
– Чему ты радуешься-то?
– хмуро взглянул на бывшего коллегу Василий Николаевич.
– На твоем месте плакать надо, а не веселиться. От "Национального легиона" одно воспоминание осталось, Центр под ударом, в Генштабе черт-те что творится...
– Мы все сейчас под ударом, - беспечно махнул рукой Алферов.
– Только по-настоящему ударить у них кишка тонка!
– Да? Это ты вон ему, спасителю Отечества, скажи!
– Гущин махнул рукой в сторону круглого деревянного стола, вкопанного в землю под раскидистой яблоней, за которым сидели в плетеных креслах несколько мужчин.
– Иди, утешай. Яблочек, яблочек ему собери, пусть пожует, диктатор х..в!
Алферов успокаивающим жестом взял старого генерала под руку.
– Да не волнуйтесь вы так, Василий Николаевич!
В сущности ничего страшного не произошло. Пойдем, послушаем, что главный стратег поведает.
Гущин тяжело вздохнул, покачал головой и направился к столу, пиная подворачивающиеся под ноги яблоки. Алферов, продолжая улыбаться, последовал за ним.
На столе стоял давно уже остывший самовар, почти пустая литровая бутылка водки "Ursus", нарезанный крупными ломтями черный хлеб, большое блюдо с остатками копченого кижуча, муксуна, угря и семги. Довершала сервировку нераспечатанная огромная коробка шоколадных конфет германской фирмы "Maucxion" с красивым натюрмортом на крышке.