Слуги Государевы

Шкваров Алексей Геннадьевич

— Сил нет, барин! — в ноги упал Суздальцеву, — всю деревню нашу пожгли, христьян побили, девок и баб бесчестили. Хуже басурман поганых. Пьют ныне!

— Далеко? — Петр легко в седло себя вбросил, будто и не было раны тяжелой.

— Верст пять будет, — торопливо пояснял крестьянин, за стремя хватаясь, — деревня наша Бабинка, была, — заплакал.

— Не реви! — приказал, — давай на конь, дорогу показывай. Эй, драгуны, — к роте повернулся уже в строю ожидавшей, — коней не жалеть. Пошли, и загрохотали копыта по бревнами,

устилавшим улицу главную.

Рысью шли во тьму ночную. И торопить не надобно, сами все понимали, потому отставших не было. Злоба вела вперед. В деревню под утро ворвались, и искать не пришлось — одна изба целая осталась, все прочие дымились головешками развалившимися. В ней и спали воры. Спросонья, да спьяну, почти и не сопротивлялись. Пяток зарубили на месте, кто за сабли схватиться успел, остальных повязали. Один выделялся. Статью, бородой черной по уши заросший, ноздрями рваными, взглядом прожигал ненавидящим. А на морде «КАТ» выжжено.

— Вожак! — определил Суздальцев. Подъехал поближе.

— Не напирай! — зло отозвался каторжный, от коня отворачиваясь.

— По морде видно бывалый вор? — спросил Петр. — Не отучили видать душегубствовать?

— Я не вор! — огрызнулся клейменый.

— А кто ж ты будешь? — усмехнулся недобро.

— Купец вещей запропалых. — вызывающе глянул из-под бровей заросших.

— Купец, — повторил Суздальцев, — купцы душегубством не промышляют.

— Хватит попусту молоть, давай качалку мастери, опричник царский. — мужик смотрел бесстрашно. — Погуляли и будя! Зажились мы на свете белом.

— Я не опричник, сволочь рваная, я слуга государев, — грудью лошадиной наехал на варнака капитан, — а что зажился ты, то правда. Только не я казнить тебя буду, а они — показал на крестьян спасшихся. С десяток их было, кто в лес успел сбежать. Пару баб с ними, ребятишки. — Они тебе судьи. Эй, берите его!

Крестьянам повторять не пришлось. Молча две березы к земле пригнули верхушками, привязали каторжного, и … только треснули стволы, распрямились и разорвали пополам разбойника. Остальных драгуны повесили.

— Ну, прощайте! — капитан развернул коня в сторону города.

— Храни вас, Господь, барин. Должники мы твои. — кланялись ему во след уцелевшие жители. Потянулись драгуны, увозя с собой телегу с награбленным, что у воров захватили.

— Ну молодец, ну потешил воеводу! — радовался Михеев, — Сколь же душ христьянских погубили супостаты энти?

— Бес счета! — отвечал Суздальцев.

— Всех порешили? — дотошно спрашивал воевода.

— Всех. Вожака я крестьянам отдал. Они его деревьями разорвали, остальных мы вздернули.

— Собакам и смерть собачья! Ну порадовал ты меня, Суздальцев. Дай обниму сердечно. Царю писать буду про тебя. Где ж еще такого слугу государева сыщешь. А барахлишка при тех ворах много было? — вдруг спросил хитро прищурившись.

— Было! — честно сказал капитан. — Привезли. Ныне писарю поручил все учесть, а после тебе, воевода, целиком и представим.

— Вот и хорошо! — еще боле обрадовался Михеев. Аж руки потер, прибыток чуя.

Вернулся Петр к Наташе. А та, с денщиком Абдулкой, расстаралась, обед вкусный приготовила. Потчевать усадила. Сама вся суетилась, подавала, убирала.

— Да, присядь, хоть на минуточку со мной, Аннушка. — Села напротив, рукой щечку подперла. Улыбалась. Глаза прикрыла. Андрея на месте Суздальцева представила. Вот так бы и ждала его всегда, так бы и встречала.

— Радуешься? — спросил Петр. Глаза открыла, синевой ему блеснула.

— Конечно, радуюсь, Петя. Живой вернулся. Душегубов поймали.

— Эх, Аннушка…

— Не надо, Петечка. — взмолилась. — Все знаю, что сказать хочешь. Вот посмотри, — и платочек достала, развернула, — вот храню, на память о любимом своем.

— Так это ж — взгляд Суздальцева в вензель на платке вышитом впился, — это ж Андрея Сафонова, друга моего лучшего, платок. Откуда он у тебя? — уставился, не понимая.

— Так, Андрюша, твой друг? — пришла очередь Наташи удивляться.

— Да! А ты… ты, Наташа?

Писарь Антип Семенов завершал учет вещей у разбойников забранных. Не удержался, прикарманил немного золотишка, перстенечков там пару, сережки одни, цепочку золотую. Все едино воевода отберет. А так, хоть себя возблагодарю, за работу аккуратную. Завершив писанину, потянулся сладко, золотишко грело, за пазухой спрятанное.

— Пойду капитану бумагу отдам. — подумал. И к двери в горницу, приоткрыл чуток, да прислушался.

— Никакая я не дочь дворянская, родители мои старой веры придерживались, в скиту мы жили, там они и остались, сам ведаешь. — слышал Семенов голос Анны.

— Подожди-ка — голос Суздальцева раздался. Показалось капитану, что дверь скрипнула. Встал осторожно, приблизился, да как распахнет. И по лбу Антипу!

— А, сволочь, подслушиваешь! — взъярился Петр, за грудки, ка-ак дернет, а мешочек-то заветный оторвался и на пол. Золотишко-то высыпалось. Отшвырнул капитан писаря, тот кубарем под лавку и покатился. — Это что еще? — на перстни, да сережки уставился. Понял, откуда взялись:

— Ах ты пес поганый, — головой покачал Суздальцев, — ты ж не лучше душегубов тех. Абдулка! — гаркнул во весь голос.

— Здеся я, капитан, — влетел денщик.

— Давай двух драгун сюда. Вязать этого.

— Один нога здесь… — денщик уже был на улице, — Эй, Дергачев, Савельев, капитан кличет.

Вошли драгуны в избу, на писаря, под лавку забившегося, покосились.

— Берите его, братцы, вяжите. — приказал Суздальцев, — этот пес обокрасть хотел, вон — показал на пол, — с того, что у воров мы тех взяли, себе оставил.