Слушайте песню перьев
Шрифт:
— Берите ребят и летите за швабами! Не давайте им опомниться. Атакуйте гранатами.
Человек десять гвардейцев загрохотали по настилу моста следом за отступившими жандармами. Вскоре на том берегу глухо рванула граната и послышались крики «ура!».
К рассвету отряд переправился на левый берег Лаговицы. Дождь прекратился. После напряжения ночной схватки партизаны чувствовали себя вялыми. Хотелось спать, но Ленька не дал никому ни минуты передышки.
— Вперед, ребята! Как можно дальше от берега!
Неизвестно, скольким гитлеровцам удалось бежать. На мосту и на берегу нашли восемь трупов. Трое или четверо утонули.
Взошло солнце. Отряд медленно тянулся по редколесью. Мокрая земля парила. Уже несколько раз падали лошади в обозе. Их с трудом поднимали на ноги. Впереди на низких холмах синела роща. Часам к одиннадцати добрались наконец до нее. Гвардейцы засыпали на ходу,
— В лес! Поглубже в лес, там отдохнем, — подбадривал Ленька.
Но роща оказалась неширокой. Не успели углубиться в нее и на километр, как связной передового охранения доложил, что вышли к дороге, по которой двигаются грузовики с военной жандармерией.
— Сволочь! — выругался Ленька. — Этого еще не хватало!
Остановив отряд, он приказал, чтобы никто не разговаривал и чтобы — упаси бог! — не заржали кони, и сам пошел к дороге.
Колонна машин с ревом неслась к Лаговице. В кузовах грузовиков плотно сидели жандармы в черных мундирах. Они покачивались в такт движению и походили не на людей, а на больших темных кукол. В двух грузовиках Ленька рассмотрел зеленые трубы минометов.
— Шесть, — сосчитал он. — По двадцать человек в машине.
— Наверное, ищут нас. Будут прочесывать леса, — сказал один из разведчиков.
— Плохо, — отозвался Ленька. — Ты не заметил, сколько машин прошло до меня?
— Тоже штук шесть или восемь. Мы не считали точно. Только подсунулись к шоссе, они тут и появились.
— Плохо, — повторил Ленька. — Беги в отряд и скажи, чтобы приготовились.
Машины исчезли, отгороженные лесом, но с высоты холма, как с перевала, просматривалась вторая петля дороги и синий выступ соседнего леса.
«Они попытаются отрезать нам путь в горы и прижмут к реке, — подумал Ленька. — Атака начнется с дальней стороны рощи… «
Надо было подготовить отряд к бою, но он все еще чего-то ждал, не опуская от глаз бинокль. Он все еще надеялся на чудо. И чудо произошло. На петлю дороги, вздрагивающую в стеклах бинокля, одна за одной выползли семь машин. Они медленно поднялись к выступу дальнего леса и остановились. Скоро к ним подошли еще шесть. На землю посыпались жандармы. Они быстро вытянулись в длинную неровную цепь и скрылись в лесу. Несколько темных фигур осталось на дороге около грузовиков.
«Пронесло. Они не знают, где мы», — вздохнул Ленька.
Через несколько минут отряд двинулся в противоположном направлении.
За два дня прошли сорок километров.
Ночью делали короткие привалы. Люди валились как мертвые, не выпуская из рук оружия. Но едва только начинался настоящий сон, как в уши ввинчивалась команда: «Подъем!» — и опять деревья, поляны, кусты, которых уже не замечали. Они проходили перед глазами как продолжение сна, как длинный выматывающий кошмар.
На одном из привалов бросили две фуры с одеждой и кое-какими припасами. Лошадей, сбивших ноги, пристрелили. Станислав освежевал их и вырезал из туш лучшие куски мяса.
Несколько раз пытались связаться с Пинчувом, но центр не отвечал.
Дожди кончились. Над заброшенными гибнущими полями стояла звенящая сушь. В лесах тоже все пересохло. Хворост трещал под ногами, и в бурую пыль рассыпались прошлогодние листья.
— Хоть бы наткнуться на какой-нибудь отряд Гвардии, — бормотал Ян Косовский.
Но леса будто вымерли — ни гвардейцев, ни швабов.
На третью ночь Ленька решил сделать большой привал. Надо было дать людям хороший отдых.
Нашли место около небольшого ручья. Поужинали наскоро. И завалились спать.
…Кто-то сильно толкнул Станислава в бок. Станислав резко поднялся на колени и через секунду был уже на ногах. Рука автоматически передернула затвор карабина.
— Ты это… потише. Ведь он может выстрелить, — сказал человек, разбудивший его.
Станислав присмотрелся. Перед ним стоял Каминский.
— Твоя очередь идти в дозор, — сказал он.
— Куда? — спросил Станислав.
Каминский показал на восток.
— От лагеря далеко не отходи. Шагов пятьдесят вперед, потом назад. Не кури. А если сильно захочешь— прячь огонь в рукав.
— Угу, — сказал Станислав. — Понял.
Повесив карабин на шею, как это делали швабы, он положил на него обе руки и пошел в темноту.
Ночь принесла в лес слабую прохладу. Остывая, сильно пахли смолой деревья. Над ними в невероятной высоте синими и желтыми искрами мерцали звезды.
Станислав стоял, прислонившись спиной к осине, и слушал тишину. Она была такой же, как и в лесах Толанди, и звезды были такими же, и люди, которых он охранял, были похожи на его соплеменников. Такие же гонимые и такие же несломленные. Они умели улыбаться и шутить в самые трудные минуты, они помогали друг другу и неистово любили свободу. Они ненавидели швабов так же, как и он. Теперь он полностью доверял им. Права была мать, когда говорила, что есть хорошие белые и есть белые-негодяи. Прав отец, сказавший однажды, что в будущем тропы краснокожих и белых обязательно должны сойтись в одной общей дороге к солнцу. Да, тропы начали сходиться, но они бегут по земле горя и крови. Сколько еще отважных воинов закроет глаза навсегда, прежде чем наступит победа?..
Он всматривался в темноту, но перед глазами стояли не смутные тени деревьев, а тот вечер за несколько дней до оккупации Кельце фашистами, когда мать впервые заговорила с ним о будущем.
Станислава просматривала газеты, изредка взглядывая на сына. Он перелистывал журнал и пытался прочесть надписи под фотографиями. Он уже разбирал по складам несложные фразы. На улицах останавливался почти у каждой вывески и, шевеля губами, читал: «Цукер-ня», «Дам-ски зак-лад фри-зер-ски», «Оп-ти-ка». Он никогда не спрашивал значения слов, а пытался понять их сам, разглядывая вещи, разложенные в витринах. Когда он заходил в тупик, мать помогала ему, и делала это незаметно, ненастойчиво, чтобы не оскорбить его самолюбия. Она знала, что он, как все индейцы, не любит показывать свое незнание,