Слушайте песню перьев
Шрифт:
Она встала рядом с мужем, почти касаясь его плечом.
Так они стояли две или три минуты. Но вот Высокий Орел поднес к губам ладонь и крикнул негромко:
— Ку-у!.. Ку-у!..
И не успел последний протяжный звук растаять в воздухе, как вокруг все ожило.
«Цок-цок-цок… «— раздалось в кустах, и прямо к ногам Станиславы подбежала белка. Наклонив головку, она боком посмотрела на людей, привстала на задних лапках. Было видно, как раздуваются ноздри ее крохотного носика, как вздрагивают кисточки на ушах.
— Ку-у!.. — снова произнес Высокий Орел и, присев на корточки, протянул руку.
Белка вспрыгнула на ладонь, пробежала по
Сзади раздался вздох. На прогалину, медленно ступая, вышел лось. Закинув за спину лопасти рогов, он остановился в десяти шагах от Высокого Орла, словно спрашивая: «Ты меня звал?»
В траву с вершины лиственницы сыпанули синицы. Подпрыгивая, подобрались поближе к людям, подняли головки.
Лось втягивал широким тупым носом воздух и поворачивал голову из стороны в сторону. Станислава видела его серые замшевые щеки, мягкие влажные губы, видела, как нервно подергивается кожа на его холке, Вот он повернул голову к ней, и глаза их встретились. Лось замер. Она не знала, сколько времени они смотрели вот так друг на друга. Но навсегда запомнился взгляд красивого зверя: «Кто ты? Откуда? Зачем?» И она ответила взглядом: «Я пришла с миром. Не бойся меня».
Лось понял ее. Настороженность взгляда и движений пропала. Он отвернулся и потерся щекой о свою ногу.
Станислава боялась неловким движением нарушить то, что происходило вокруг. Временами ей казалось, что это утро, озеро, лесная поляна и звери, не боящиеся людей, — сон. И Высокий Орел, время от времени произносящий тихим голосом: «Ку-у.. « — не ее муж, а лесной дух Нана-бошо, повелевающий жизнью чащи.
Он отвязал от пояса кожаный мешочек и вынул из него кусочки сала для синиц и орехи для белки, и птицы схватили свою добычу и, попискивая, унеслись в кусты, а белка, соскочив с плеча, здесь же, у его ног, стала лущить орехи и набивать защечные мешочки вкусными ядрышками.
— Та-ва, теперь ты скажи слово, чтобы они знали тебя, — прошептал он.
— Ку-у!.. — произнесла Станислава.
И волшебный сон кончился.
Лось фыркнул, попятился, присел и громадным прыжком скрылся в чаще. Белка уронила на землю орех, юркнула в сторону, рыжим пламенем вспыхнула на солнце ее шубка, и вот уже поляна пуста, и опять тишина упала на эту часть леса.
Станислава растерянно оглянулась:
— Они ушли… Почему они испугались?
— Они еще не знают твоего голоса, — сказал Высокий Орел. — Они привыкнут.
Уже в каноэ, на обратном пути, Станислава спросила:
— Как тебе удалось приучить их к этому?
Высокий Орел усмехнулся:
— У каждого охотника свой голос. Они знают, когда выхожу в чащу я, или Красный Лис, или Овасес. Они знают всех нас.
— Как же тогда вы решаетесь их убивать? — спросила Станислава печально.
— Мы всегда просим у них прощения, прежде чем выпустим стрелу. Они знают, что нужно убивать для того, чтобы жить. Они сами делают то же самое.
И уже в типи, раздувая костер, Станислава поняла, что такой день бывает только один раз в жизни. Высокий Орел разрешил ей прикоснуться к самому сердцу Чащи. К тому трепетному сердцу, которое одинаково бьется в груди лося, и в груди синицы, и в груди индейца-шауни.
Она подошла к Высокому Орлу, взяла его руки в свои и сказала:
— Благодарю тебя, муж мой.
…Новые заключенные приносили из города страшные вести.
Станислава ловила обрывки разговоров, и перед ней постепенно вырисовывалась картина того, что происходило на воле.
Из западной Польши гитлеровцы начали выселять всех поляков. Отряды солдат врывались в дома и выгоняли из них всех без разбора. Разрешали брать с собой только самое необходимое. Дороги были запружены беженцами, которые непрерывным потоком шли на восток, к границе Советского Союза.
Варшаву фашисты объявили «провинциальным центром». Что там творилось, рассказала молоденькая продавщица из гастрономического магазина Пакульского Марианна Павловская. Она бежала из Варшавы в Радом и уже здесь попала в руки гестапо.
— Ой, пани!.. — вскрикивала она, закрывая лицо ладонями. — Они обыскивали подряд все дома. Квартиру за квартирой… Каждую ночь… Нельзя было прятать ничего. Если что-нибудь ценное прятали и они находили — хозяев убивали здесь же. Так они убили нашего соседа Метека Стабаха. Он спрятал серебряный портсигар… Боже упаси что-нибудь прятать, особенно из драгоценностей… Надо было показать, что вы их не ждали… Мы жили на Хмельной, пани… Ночью никто не спал. Мы гасили свет, опускали шторы и так стояли за ними у выбитых окон, слушали — что на улице… И вот однажды они пришли к нам. Два солдата и офицер. Было совсем темно. Они приказали включить свет. Не обращая ни на кого внимания, открыли дверцы шкафа и начали выбрасывать оттуда платья… Перебили посуду в буфете. У нас были серебряные ложки — шесть штук. Офицер сунул их себе в карман… Тесаками от карабинов солдаты пороли подушки и перины… Один из них выстрелил в портрет Шопена, который висел в комнате матери… Потом меня, брата и мать загнали в ванную. Закрыли дверь на задвижку. Мы слышали, как они передвигали мебель. Кто-то из них заиграл на рояле. Потом раздался удар по клавишам. Наконец один сказал: «Здесь больше ничего нет». Мы услышали топот ног и обрадовались, что все кончилось. Но мы радовались слишком рано, пани. Когда они проходили мимо ванной, раздался выстрел в дверь. Мама вскрикнула и упала на пол. Я упала рядом с ней. Брат бросился под умывальник. Они стреляли в дверь еще семь раз. Потом ушли. Мы долго лежали, боясь даже вздохнуть. Когда встали, увидели, что мама мертвая. Пуля попала ей прямо в глаз.
Рассказывая, Марианна уже не плакала. Слезы давно кончились. Она только вскрикивала: «Ой, пани!»
— А город? — вырвалось у Станиславы.
— Ой, пани, страшно подумать. На Фильтровой улице разрушен водопровод. Стакан простой воды стоит пять злотых… На Хожей, на Красивой совсем не осталось домов. Одни стены… Разбит Крулевский замок…
Другие рассказывали, что в городе создано гетто — специальный лагерь для евреев. Издан приказ, чтобы евреи носили на одежде шестиугольную звезду из желтой материи. Кто скрывает национальность или отказывается носить нашивку — того расстреливают.
Она проснулась от лязга ключа.
Один поворот… другой…
Дверь отворилась. В светлом проеме черными силуэтами вырезались фигуры двух охранников в касках и с автоматами на изготовку. Один остался стоять у порога. Второй вошел в камеру.
— Встать!
Женщины поднялись на койках, прикрывая плечи одеялами.
Охранник у двери провел рукой по стене, нащупал выключатель. Вспыхнула лампочка под потолком.
Солдат, вошедший в камеру, ткнул стволом автомата ту из женщин, которая находилась к нему ближе всех.