Слушайте песню перьев
Шрифт:
Он давно заметил взгляды, матери. Он чувствовал, что она хочет что-то сказать, и ждал, когда она начнет. И она наконец решилась:
— Сын мой, отложи журнал и послушай меня.
Он послушно закрыл журнал и бросил его на стол.
— Сат-Ок, тебе уже девятнадцать лет. Девятнадцать Больших Солнц прошло над землей с тех пор, как ты закричал первый раз в моей типи.
Она говорила не по-польски, а на шауни, чтобы он хорошо понял все.
— Ты уже взрослый, Сат. В позапрошлом году ты прошел Посвящение и участвовал в Большой Охоте. Отец хочет, чтобы ты был грамотным человеком и встал рядом с ним.
Он выпрямился на стуле и вскинул голову.
— Я буду грамотным человеком и встану рядом с отцом!
— Да, Сат. Ты будешь грамотным. Но я должна тебе сказать, что не все грамотные люди — хорошие. Ты знаешь сержанта Луи, которого в нашем племени называют Белой Змеей. Луи тоже грамотный человек.
— Вап-Нап-Ао — наш враг. Он преследовал индейцев!
— Правильно. Но ведь я тоже грамотная. Я знаю три языка. И я — белая.
Он с удивлением посмотрел на нее. Чего она хочет? Почему начала этот разговор?
— Совет Старейшин назвал тебя шауни. Ты — наша. Ты — моя мать. Ты ненавидишь Белую Змею.
— Да, я — враг Белой Змеи. И мои товарищи, которых ты видел здесь, в Польше, тоже его враги. Но у него здесь есть и друзья.
— Здесь? — воскликнул он. — И они его знают?
— Нет. Но если бы они оказались в Канаде, они преследовали бы наше племя так же, как преследовал он.
— Мать, покажи мне друзей Белой Змеи! Я хочу запомнить их лица.
— Ты увидишь их сам, и, наверное, скоро. Помнишь, я тебе рассказывала, как попала в Канаду? Но я не говорила тебе, что друзья Белой Змеи, против которых я боролась, посадили меня в тюрьму, а потом привезли на землю чугачей. На той земле я должна была умереть — так решил суд. Из земли чугачей я бежала в Канаду, к вам. Стала шауни. Но мои товарищи, которые остались здесь, продолжали бороться против друзей Вап-Нап-Ао. У них было мало сил. Они проиграли эту борьбу. Польша так и не стала свободной. Но другим людям удалось победить. Эти люди — русские. Ты меня понял?
— Да.
Он слушал очень внимательно, полузакрыв глаза, впитывая каждое слово, ибо слово матери даже для взрослого сына, так же как слово отца, свято.
— Ты хорошо знаешь историю племени, Овасес называл тебе имена великих вождей шауни. Их нужно помнить всегда, это твоя жизнь, Сат. Я хочу, чтобы ты услышал имена моих великих вождей. Они — друзья шауни. Они — друзья всех индейцев, которые живут в резервациях, всех угнетенных.
— Мои уши открыты для их имен. Как их зовут?
— Маркс. Энгельс. Ленин.
— Я не знаю этих имен. Отец никогда не говорил о них. И мой учитель Овасес тоже.
— Отец и Овасес не знали их. Они ничего не знали ни о Польше, ни о России. Земля велика, Сат, и все знать невозможно. Сейчас этих вождей уже нет в живых Остались только говорящие бумаги, в которых они написали, что нужно делать, чтобы завоевать свободу. Остались их друзья.
— Великих вождей убили?
— Нет. Они спокойно ушли в Страну Вечного Покоя. Но Ленина пытались убить. Я узнала об этом здесь, в Польше.
Он долго молчал, обдумывая то, что услышал. Молчала и она, ожидая его вопросов. Он видит ее лицо. Она сильно волнуется. Хочет знать, по какой тропе идет сейчас его мысль. Но тропа давно выбрана.
— Ты знаешь имена их друзей? — спросил он.
— Их много в разных племенах, Сат. И у них одно имя везде. Их зовут коммунистами.
— Ком-му-нис-та-ми, — повторил он, запоминая.
– Значит, ты тоже ком-му-нис-та-ми, мать?
— Коммунист, — поправила она, улыбаясь. — Нет, Сат, я не коммунист. Когда мы начинали борьбу, нас не называли так. Но если бы я осталась со своими товарищами, я была бы коммунисткой. Сын мой, если ты останешься один на этой земле и если тебе будет трудно, очень трудно, найди коммунистов. Они всегда помогут тебе Обещаешь?
— Да.
— Хочешь ли сказать мне еще что-нибудь?
— Да. Я хочу понимать говорящие бумаги, которые написали твои вожди. Ты помнишь, что говорил отец, когда мы уезжали?
— Хорошо помню, Сат. Нужно учиться.
— Я буду учиться! — воскликнул он. — Ты будешь учить меня, мать!
Она вздохнула и посмотрела в окно, к стеклам которого уже прижалась ночь.
Через неделю Кельце заняли немцы.
Светало.
Выдвигались из темноты стволы деревьев На землю опустилась роса. Отпотел карабин в руках Станислава, Он протер его рукавом куртки, проверил затвор,
— Гитчи-Маниту, ты подарил мне жизнь, ты направляешь пули мои в сердца врагов, помогаешь отомстить за слезы матери и за мои страдания. Дай мне хорошую смерть. Пусть я умру с оружием в руках, как подобает настоящему воину… — пробормотал он.
Сейчас придет смена. Все спокойно вокруг. Он выспится в лагере около костра, а потом будет разговаривать с товарищами. Нащупав в кармане бумагу и табак, он собирался уже было скрутить цигарку, как вдруг какой-то едва слышный звук заставил его насторожиться. Что-то металлическое брякнуло невдалеке — коротко и зловеще.
Что это?
Станислав пригибается к самой земле. И сразу же выпрямляется. Это Косовский. Сколько раз он учил его ходить по лесу бесшумно, но белый остается белым, — видно, учиться надо начинать с малых лет ути. Шаги он умеет прятать, а вот оружие…
— Янек?
— Я. Все-таки услышал?
— Винтовку нужно носить в руках.
— Знаю. Ничего нового?
— Тихо.
В отряде уже никто не спал. Потрескивали в ямах костры, на которых готовился завтрак. Пахло жареным мясом. Около старого трухлявого пня пристроился радист. Он забросил конец антенны на ветви тополя и медленно поворачивал ручку настройки приемника,
Станислав присел рядом на корточки и смотрел на желтый огонек индикаторной лампочки, освещавшей шкалу. Он любил слушать этот железный ящик со множеством непонятных черных ручек на крышке, в котором жили музыка и разные голоса. Радиостанция казалась ему самым большим чудом, сотворенным руками белых. Радист пытался ему объяснить, как работает передатчик и приемник. Станислав внимательно слушал, кивал головой и ничего не понимал.
Стрелка медленно ползла по шкале. В наушниках посвистывало, пищала морзянка, иногда вдруг прорывался разговор.