Служба в сталинском ГРУ И побег из него. Бегство татарина из разведки Красной армии

Ахмедов Исмаил

В течение короткого времени я стоял в маленькой единственной гостинице Испараты, пока мы не нашли по рекомендации губернатора две спальные комнаты и гостиную в доме старой вдовы.

Устроившись здесь, я стал размышлять. Из-за запрета любой работы по очевидным причинам безопасности, я должен был сам организовать для себя программу. Я не имел представления, как долго это заточение продолжится, и поэтому могу запросто захиреть и опуститься, если бы стану ограничился лишь питанием и сном.

Поэтому я составил себе ежедневное расписание, которого твердо придерживался во все годы пребывания здесь. Я вставал рано, отправлялся спать также рано. В каждое утро занимался физическими упражнениями. Главными моими занятиями

были французский и английский языки и также усиленное чтение на нескольких языках. Каждый день ходил в длинные пешие прогулки или лазал по горам, в зависимости от местности, и также отводил время для ознакомления с местными людьми и их образом жизни. Я также обходил чрезмерную выпивку, сдерживал себя, насколько это было возможно, от какой-либо печальных раздумий и старался отвлечь себя надлежащим образом в обществе моих друзей.

Я нашел, что Испарата является милым городком, а его люди — весьма дружелюбными. Она знаменита своими розовым маслом и розовой водой — я никогда не забуду аромат его розовых садов — и производством ковров и виноградниками. Городок лежит в зеленой долине, защищенной горами. К востоку от него находится пик высотой почти три километра, покрытый вечными снегами и за ним лежит озеро Эгридир, изобилующее играющими рыбами и богатое маленькими чистыми заливами.

Я совершил много пеших походов по этой горе и на озеро, часто переходя границы, определенные для меня губернатором. Азиз бей, разумеется, всегда находился при мне в таких походах. Он знал, что здесь очень мало вероятности для встречи с человеком НКВД в пределах сотен километров и позволял мне идти впереди него. Мы договорились, что в случае какой-либо тревоги, я выстрелю несколько очередей из моего пистолета, и он немедленно прибежит ко мне.

Со временем я стал встречаться все больше и больше с местными людьми и со многими успел подружиться. В какой-то степени я был для них немного таинственным человеком, возможно, из-за моего татарского акцента. И, хотя не случалось каких-либо неприятных комментариев, но, главным образом, все это видел Азиз бей, поскольку он не был не только моим компаньоном, но и телохранителем. Тем не менее, люди были весьма вежливы, часто приглашали нас обоих в гости или разговаривали с нами при встрече на улицах.

Мы часто ходили на базар, где я завел знакомство с некоторыми торговцами. Я также любил базарные толкучки. Однако, немного погодя, мы должны были обходить это место стороной. Моя легенда по прикрытию становилась весьма уязвимой. Меня начали спрашивать, какого вида товаров я ожидаю из Сирии. На какого рода верблюдах их доставят? Какие приготовления я предпринял по поводу таможни, размена валюты? Мы отвечали как можно лучше, но никто нам не поверил.

Ко времени этих смущающих моментов на базаре я прожил в Испарате уже около года. Я любил городок, восхищался его людьми, но чувствовал, что становлюсь центром внимания. Поэтому попросил перевести меня куда-либо, по соображениям безопасности. Мою просьбу удовлетворили и в конце августа 1943 года вновь с двумя телохранителями меня посадили на поезд, направляющийся в Бурсу.

Перед отъездом я попрощался с добрым губернатором, который закрывал глаза на мои прогулки за пределы установленных границ. Я попрощался с начальником местной полиции, с которым несколько раз в неделю играл в карты или шахматы, с полковником Абдулкадир беем, который угощал меня крепким турецким кофе и старался поддержать мой дух, с милой пожилой Зехра ханум, моей хозяйкой с ясными, светящими глазами, посаженными как набор жемчужин на морщинистом лице, которая бесшумно приносила мне лимонад или куриный суп, когда она видела, что я устал, огорчен или простудился.

В Бурсе меня продержали лишь шесть месяцев. По прибытию туда меня доставили в гостиницу, где были ванные с термальными водами. Моих телохранителей отослали обратно в Стамбул

и я оказался под ответственностью губернатора Бурсы. Я был волен ходить по городу, как я желаю, но без права уходить оттуда без специального разрешения и сопровождения, как в случае, когда в январе 1944 года я отправился кататься на лыжах около вершины Улу Дага. Поскольку у меня не было более телохранителя, то местная полиция должна была проверять мою гостиницу дважды в день. Кроме того, они также проверяли и допрашивали каждого, с кем я встречался или разговаривал, метод, который не только обижал моих немногих знакомых, но сильно надоедал мне самому.

Весной 1944 года, когда мои нервы стали сдавать по поводу такого надзора и мои друзья начинали обходить меня, меня оповестили о моем переводе из Бурсы. Причина была логичной. Полагали, что НКВД начинает проявлять интерес к городу.

Меня обратно отправили на юго-запад, опять поездом и с телохранителями. Пунктом назначения на этот раз был Бурдур, обычный малый городок, который для меня стал ненавистным местом. Какой был здесь контраст по сравнению с Испаратой, находящейся лишь в 25 километрах к западу через гору. Милая Испарата, гнездившаяся в горах, с ее извилистыми улицами, с ее садами и пирамидальными тополями, напоминала мне Кавказ. Бурдур же как будто находился на другой стороне луны. Его плоские пыльные улицы, покрытые песком холмы, сады, окруженные стенами из глины напоминали типичную Аравию. Бурдур также имел озеро с точно таким же названием, представляющее собой грязный отстойник щелочи, без рыбы, без водной дичи, но полное ядовитых змей.

Губернатор Бурдура был таким же угрюмым, как и сама местность. Он ненавидел мое здешнее пребывание, поскольку боялся, что политический беженец может ему причинить лишь одни заботы, и говорил много в подобном духе. А начальник полиции был откровенно враждебным. Он относился ко мне как человеку, который бросил вызов его правительству и власти. По его мнению, власть, хороша или плоха, дана богом и любой, возражающий ей, является антисоциальной, опасной личностью.

Каким-то образом я провел в этом жалком месте больше года. Тем, что сохранило меня здесь, это был мой строгий режим, который я установил для себя в самом начале моей ссылки. Здесь не было никаких удовольствий, почти не было причины для пеших походов вокруг Бурдура, и поэтому я полностью сосредоточился на моих занятиях и чтениях, чтобы не свихнуться в такой обстановке.

Здесь произошло лишь одно отвлечение. Дело в том, что мой телохранитель был немного не умен. В качестве прикрытия мы использовали легенду, что я являюсь профессором геологии. Он представлялся моим ассистентом по исследованию минеральных отложений. В течение нескольких дней после того, как эта легенда была запущена в ход, мой дом стал заполняться камнями всех видов и размеров. Фермеры приходили даже с отдаленных районов, неся с собой пробы из своих владений, и просили их оценить. Все это удалось прекратить лишь тогда, когда я сказал моему «ассистенту», чтобы он сказал крестьянам, что «профессор» очень и очень болен.

Я действительно был болен. К тому времени произошло воспаление моих почек из-за камней в них. Я нуждался в лечении и поэтому попросил меня положить в больницу и перевести также в менее забытое богом место, предпочтительно, в Измир на западном побережье.

В конце концов, в августе 1945 года, через три года после моего побега, я был освобожден из Бурдура. Меня перевели не в Измир, а в Манису, в древнюю Магнезию, в место, удаленное от моря и в 30 километрах к северо-востоку от Измира.

Ко времени прибытия в Манису, у меня был сильный жар и меня мучили сильные боли на спине так, что меня сразу со станции доставили в больницу. В течение недели я лежал там без сознания с высокой температурой, но затем стал благополучно отзываться на лечение. В результате через месяц я полностью выздоровел.