Служебный роман, или История Милы Кулагиной, родившейся под знаком Овена
Шрифт:
Такая бездна усталости и застарелой боли открылась в его словах! «Своей жизни я бы никому не пожелал».
Чуть ли не так же сильно поразил меня и Лисянский. Я так и не смогла объяснить себе его недавние откровения, предпочитая забыть о них вовсе, но такого не ожидала. Нет, конечно, какая сволочь — но в какой портативный ад он загнал себя собственноручно!
Не могла я не признаться себе и в том, как передернуло меня при упоминании о его бывшей жене. Хотя с чего, казалось бы? Это было тысячу лет назад. Задолго до меня. В прошлой жизни. Никогда бы не подумала, что я настолько ревнива!..
Но главное
Мы ни разу не называли словами то удивительное, что с нами случилось. Мне казалось, что произнесенное вслух, оно в тот же миг исчезнет, как пугливый утренний сон. Не к месту вспомнилось:
«…И значит, слова затаенные Останутся в горле непроизнесенные…»Я подавила подступающие рыдания, плакать будем потом. Сейчас я должна понять.
Да! Все это время меня не оставляло ощущение почти случайности происходящего и полной его нереальности. Я словно боялась, что однажды, придя на работу, скажу ему: «Доброе утро, Профессор!» — и увижу в ответ вежливый недоумевающий взгляд: «Простите, Людмила Прокофьевна?! Как вы меня назвали?»
Когда все распалось, я поняла: вот оно. Случилось то, чего я так боялась — но чего в глубине души ждала. Потому что не могло все это быть на самом деле. Просто не могло со мной происходить ничего настолько прекрасного — тем более так долго.
И вот теперь: «Я ее люблю».
Но, пожалуй, больше всего меня озадачила последняя его фраза: «Предпочитаю думать, что ты не знал, что ломаешь». Я-то была уверена: он ушел от меня сам, по собственному, пусть и не понятному мне выбору.
Но если непонимание между нами было вызвано чем-то посторонним, вклинившимся в наши отношения, не значит ли это, что став лицом к лицу, мы все-таки в состоянии друг друга понять?
Значит, не все еще потеряно?
Я набрала номер сотового: «Аппарат абонента выключен» и так далее. Позвонила домой. «Рюшик еще не вернулся», — ответила Кассандра Антониновна. Она, похоже, не узнала мой голос. На всякий случай отправила SMS-сообщение: «Рюрик, пожалуйста, позвони. Тикки». Отчета о доставке не последовало.
Все, что мне теперь оставалось, это ехать домой.
Дома, увидев себя в зеркале, я первым делом отправилась в ванную — смыть остатки косметики. Никакая тушь, даже суперстойкая, не выдержит нескольких часов почти непрерывного плача. Хорошо, что после возвращения в офис я не выходила из своего кабинета.
Умывшись, сразу пошла в Интернет. «Приват» был пуст. Оставив открытыми оба сайта — вдруг кто-то из них все-таки объявится, — я прилегла.
Внезапно меня будто что-то толкнуло. Я повернула голову и тут же вскочила: на экране появились строки:
Не может быть, чтобы все совпало. Не ходят вместе зима и лето. Все, что звенело и расцветало, Забыто, выстужено, отпето. Он возвращается с первым ливнем. Она чуть раньше уйдет под вечер По талым водам. Все время мимо. Едва ли сбудется эта встреча. По бездорожью — не оглянуться. Едва ли зов долетит сквозь вьюгу. Следы вот разве пересекутся — И вновь хожденье вдвоем по кругу. Магнитной стрелкой — на юг — на север, Туда — обратно топтать пунктиры. Но это разные направленья, Противовесы-ориентиры. И будет стужа. Мотив приманкой, Но ветер звуки собьет ладошкой. Она придет со своей шарманкой, И он уйдет со своей гармошкой.Ощущение непоправимого оглушило меня. Только я начала думать, что не все еще потеряно… А вот теперь, кажется, все. Предыдущее его стихотворение, найденное в зеленой тетрадке, пульсировало как живая, кровоточащая рана. А это было безжизненно, как некролог. Хуже — как эпитафия. Рюрик словно ставил им точку.
Что же делать? Отвечать поздно — «приват» пуст.
Сцепив зубы, я еще раз позвонила Кассандре Антониновне. Нет.
Я судорожно соображала. Почему-то представить себе Снегова сидящим в Интернет-кафе упорно не получалось. Значит… Остается одно, он сейчас на работе! Я заметалась по квартире, путаясь в рукавах плаща. Отчетливо осознала: не успею!
И в этот момент в дверь позвонили. Безумная алогичная надежда подбросила меня на месте. Я распахнула дверь.
— Вечер добрый, Людмила Прокофьевна! — На пороге стоял Ясенев. — А я вот вам саженцев привез. — Он протягивал мне укутанный в полиэтилен кулек. В голосе его звучала легкая укоризна.
После секундного разочарования я поняла: Ясенев был вторым в мире человеком, которого я сейчас была рада видеть.
— Глеб Евсеич, голубчик! — Я чуть на шею ему не бросилась. — К черту саженцы! Умоляю вас, скорей на работу! Не откажите в спасении!
Ясенев отставил кулек в угол:
— Поехали.
Уже в машине я с ужасом вспомнила, надо было оставить в «привате» сообщение — вдруг он заглянет туда еще раз? Почему я не сделала этого сразу? («Не успею, не успею!» — билось в голове.)
«Рюрик, ты только не уходи! — мысленно заклинала я. — Только дождись меня, пожалуйста, только не уходи!»
Обожгла страшная мысль, да его, наверное, давно там и нет; с чего я вообще взяла, что он там?!
«Рюричек, милый, пожалуйста — подожди! Рюрик!..»
Представить невозможно, что еще недавно мне не нравилось его имя! Да ведь это лучшее имя, какое я встречала за всю свою жизнь!
Ясенев как ястреб несся по вечернему Питеру. Потрясающий человек! Он не задал ни единого вопроса. Через десять минут машина резко затормозила у подъезда нашего офиса.
— Глеб Евсеич, я ваш вечный должник! — крикнула я, выскакивая из машины.
Поднимаясь по лестнице, я почувствовала, каким гулким стало пространство. Сердце разносило грудную клетку.