Служение Отчизне
Шрифт:
Не хотелось мне прыгать, и в то же время не мог не прыгать. Что подумают мои подчиненные? А некоторые из них, кстати говоря, хитрюги, ждали, когда командир прыгнет.
В очередной летный день я запланировал первый прыжок себе. Вывозил меня для прыжка заместитель командира первой эскадрильи капитан Иван Костин. Красивый, атлетического сложения русский богатырь, всегда с улыбкой на устах, он пользовался любовью и уважением в полку.
Летим. Он сидит во второй кабине, я — в первой. Набрали необходимую высоту, вышел на плоскость. И надо же мне было смотреть
Подхожу к Костину и говорю:
— Ты сидишь, улыбаешься, тебе-то ничего, ты сейчас спланируешь и произведешь посадку, а я прыгать должен. Видишь, высота какая?
— Товарищ командир, вы что, смеетесь надо мной?
— Не смеюсь, правду говорю: страшно прыгать.
Он улыбается. Не верит, думает, что я шучу. Ну что ж — возврата нет. Легонько оттолкнувшись, полетел вниз. Раз-два-три-четыре-пять, и дернул кольцо. Какое прекрасное самочувствие! Сразу все успокоилось. Жизнь хороша, и жить хорошо. Рассматриваю все кругом. Посмотрел на север: превосходная погода, светит солнце, горы, кругом необъятная красота. Карпаты вообще выделяются своим великолепием… Прелесть-то какая!
Так увлекся созерцанием, что не заметил, как земля на меня набежала, не успел как следует приготовиться, после приземления даже подбородком достал до колена.
Позже Костин рассказывал однополчанам, какое у командира высокое самообладание: встал на плоскость и шутит. Я не стал его разубеждать и доказывать, что тогда мне было не до шуток.
Докладываю командиру дивизии о ликвидации задолженности. Он, выслушав меня, говорит:
— К нам назначен новый командующий авиацией генерал-лейтенант авиации Степичев!
— Василий Васильевич! — не выдержал я.
— Ты знаешь его?
— Да! Мы были соседями. Степичев был в 5-й воздушной армии, а затем в нашей воздушной армии командовал корпусом. На войне он пользовался большим уважением и авторитетом.
— Ну, это хорошо, что знаешь.
После прихода Степичева мы почувствовали, что командующий взял основной курс на подготовку летчиков к боевым действиям в сложных метеорологических условиях днем и ночью.
Через некоторое время был собран руководящий состав нашего соединения от командира эскадрильи и выше и во главе с полковником Мурга были организованы сборы по овладению полетами в сложных метеоусловиях при минимуме погоды.
На сборы мы приехали вместе с командиром нашей третьей эскадрильи капитаном Иваном Гетмановым. Сборы проходили очень интересно, много занимались теорией и еще больше летали, с каждым днем все в более сложных метеорологических условиях.
Руководитель сборов был человек настойчивый и беспредельно смелый. Мы летали почти в любую погоду. Как только погода ухудшалась, начиналась пурга, метель, нам объявляли тревогу, и мы прибывали на аэродром. Летчики соседнего полка острили: «Когда пурга — летает Мурга».
Мы уже заканчивали
— Высота четыреста метров, от гор по лощине приближается туман.
— Вас понял, продолжайте полет, — ответил Мурга.
Взлетел один, второй, третий самолет. Взлетавший за нами четвертый самолет еле-еле пробил облачность вверх и тут же зашел на посадку. Сел. Только тогда Мурга почувствовал: что-то не то. Срочно посадили два самолета, а два, в том числе и наш экипаж, были далеко от аэродрома и не могли к моменту закрытия аэродрома туманом произвести посадку. Нас стали направлять на запасные аэродромы, а там тоже туман. Горючее на исходе. Я захожу на свой аэродром и не могу произвести посадку, захожу во второй раз — тоже безрезультатно. Создалась сложная обстановка: прыгать не хотелось. При третьем заходе Карпов мне говорит:
— Николай Михайлович, может быть, я буду пилотировать, а вы с передней кабины будете смотреть за землей и за огнями, оттуда лучше видно.
Я понял этого человека: он хотел только хорошего. Однако я был командиром экипажа и отдавать управление в трудной обстановке было не в моих правилах. Мобилизовав всю свою волю, сконцентрировав внимание, снова пошел пробиваться сквозь туман к земле, и единственное, о чем попросил Карпова, — чтобы он внимательно контролировал мои действия по приборам и периодически передавал мне высоту полета.
Снижаемся, проходим дальний привод, все нормально. От дальнего привода я стал стараться идти или строго по курсу или немного держаться правее. Дело в том, что геологоразведчики недалеко от полосы построили сорокаметровую нефтяную вышку, и уклонение после ближнего привода влево метров на сто грозило столкновением.
Строго и четко выдерживаю режим снижения, земля все ближе и ближе, и чем ближе мы подходили к земле, тем напряжение все больше возрастало. Удивительная вещь — борьба за самосохранение, борьба за жизнь. Иногда приходится слышать: вот, мол, какой смелый человек, ничего не боится. Этих слов я не разделяю и не понимаю тех людей, которые ни с того ни с сего хотят расстаться с жизнью.
Жизнь — с чем ее можно сравнить на свете? Только живя, человек может проявить все лучшие качества: духовные и физические; творить, созидать, наслаждаться прекрасной природой. Нет, так просто нормальному человеку расставаться с жизнью нельзя. Человек не должен безрассудно распоряжаться ею.
…Все ближе и ближе подходим к ближнему приводу, я стремлюсь точнее пилотировать, направляя самолет в ту точку, где будет обеспечена посадка, именно в точку, потому что отклонение даже на несколько градусов снова вынесет нас за пределы полосы, и произвести посадку тогда будет невозможно, а на последующий заход может не хватить горючего.