Смех единорога

Богун Живиль

Вспомнив о побеге Лии и собственном постыдном соучастии, Эмма вспомнила и о родителях, которым обещала звонить почаще. Сразу же и позвонила.

Трубку снял папа. Ну, сейчас начнётся!

– Эмма, скажи мне только одно: ты знала, что твоя сестра собирается удрать с этим чёртовым киношником в его чёртов Париж? – выпалил папа, не тратя время на прелиминарные слушанья, выражаясь его же профессиональным жаргоном.

– Узнала за несколько часов до вылета, – честно ответила она.

– Так какого чёрта ты мне не сказала?! Я бы успел перехватить эту чертовку! – сквозь папин рёв каким-то

чудом проступали деликатные мамины намёки на слишком большое количество чертей. Но это было, пожалуй, единственное ругательство, которое позволял себе отец. По крайней мере, при дамах.

– Как раз поэтому – чтобы ты её не перехватил! – ответила Эмма, поражаясь собственной дерзости. Кажись, начинают сказываться навыки самостоятельного существования…

Из трубки донеслось сопение, пыхтение и, естественно, чертыханье, затем раздался мамин голос, хорошо поставленный и невозмутимый:

– Что такого ты сказала отцу, дорогая, что он потерял дар речи?

– Что мы с Лией очень вас любим, тебя и папу, но мы уже взрослые.

– Да, второй пункт он иногда забывает… Ладно, доченька, как у тебя дела?

Эмма вкратце поведала родителям, как устроилась и чем занимается: она не сомневалась, что мама включила громкую связь и отец тоже слушает. Затем выслушала отчёт о делах, которые родители за неделю переделали на даче. Казалось, им было всё равно чем заниматься, лишь бы вместе. На этой позитивной ноте они и попрощались, договорившись снова созвониться через пару дней.

Эмма глянула на часы: выходить через полчаса.

Неспешно одеваясь и причёсываясь, она продолжала размышлять о том, возможно ли в принципе всегда поступать по-своему, при этом никого не раня.

Существует же универсальная максима: поступай с людьми так, как хочешь, чтобы поступали с тобой. «Золотое правило нравственности», которое Эмма где-то услышала или прочла ещё в детстве. Но ещё раньше она усвоила мудрость попроще: доброму везде добро. Так говорила бабушка Вера, самый добрый и самый жизнерадостный человек из всех, кого знала Эмма. Родившись в Воркуте, в лагере для политзаключённых, семнадцатилетняя Вера каким-то чудом – с Божьей помощью, как любила повторять она сама – поступила в столичный мединститут, где и познакомилась с будущим мужем, Павлом Ристичем. Дедушку Эмма, увы, не знала совсем, как и родителей мамы – они все рано умерли. Но ничто так не помогало ей в минуты слабости, как воспоминания о бабушке.

По сути, она и вырастила их с Лией. Папа женился поздно, уже под сорок, всё присматривался. Зато встретив Анну, Виктор сделал ей предложение на третий день знакомства. Анюта была моложе его на двадцать лет, училась в музыкальном училище и подрабатывала уборщицей. Родители её были педагогами, жили в Ярославле, оба скончались в один год, едва Анюта окончила школу. Бабушка Вера приняла невестку как родную дочь…

Мама с папой до сих пор были влюблены друг в друга. Они часто отлучались куда-нибудь вдвоём, а дочки-близняшки оставались на попечении бабушки и выросли почти незаметно для родителей. Может, поэтому папа до сих пор считал их детьми и так старался устроить жизнь легкомысленной Лии. За тихую домоседку Эмму ему незачем было беспокоиться…

Её размышления прервал звонок мобильного. Лия, легка на помине!

– Доброе утро, сестричка! – воскликнула беглянка.

– У меня-то утро, – согласилась Эмма. – А ты зачем поднялась в такую рань?

– О да-а-а… – зевнула Лия. – Я уже на съёмках. Оскару нужен особый свет, lumi`ere sp'ecial, понимаешь?

– Bien s^ur! Конечно! Вижу, у тебя всё в порядке?

– Tout va bien! – подтвердила сестра, продолжая упражняться во французском. – А ты как, справляешься одна?

– Профессор опекает – я тебе о нём рассказывала.

– Только профессор? – с невинной интонацией поинтересовалась Лия.

– Больше ни с кем не успела познакомиться! – Эмме не хотелось рассказывать о Витасе, Лия сразу начала бы её дразнить. – Кроме библиотеки, никуда и не хожу.

– Ты хоть по городу прошвырнись, а то зачахнешь от архивной пыли!

– Да там ни пылинки! Но так и быть – прогуляюсь… Кстати, я только что говорила с родителями.

– Папа всё ещё дуется?

– Есть немного.

– Ладно, – вздохнула Лия, – после съёмок позвоню и покаюсь – может, простит.

– Как всегда.

– Всё, меня зовут! Целую, au revoir! – и Лия отключилась.

Эмма была совсем не прочь прошвырнуться по приятному на вид городу. Просто одной бродить по улицам как-то некомфортно… Однако сестра права: пора вылезать из кокона грёз и начать жить реальной жизнью.

Она снова отворила шкаф в прихожей. Придётся надевать белый плащ. Идти недалеко, авось не промокнет…

***

Ветер то и дело налегал на лобовое стекло, а не преуспев, вымещал досаду на деревьях вдоль тротуаров: беспощадно обрывал только-только начавшие желтеть листья и охапками швырял их в образовавшиеся за ночь лужи. Ирвин внимательно вёл тяжёлый кроссовер по узким улицам, стараясь не забрызгать прохожих. На подъезде к Республиканской библиотеке людей было немного: пока лишь служащие спешили на работу, читателей начнут впускать через полчаса.

Вот и хорошо, подкараулит девушку у входа: в архив ведь запросто не попадёшь, придётся потом ждать до вечера.

Сворачивая на парковку, Ирвин заметил тонкую женскую фигурку в длинном белом плаще с капюшоном. Напротив служебного входа растеклась широкая лужа, и женщина осторожно пробиралась по узкой полоске тротуара, одной рукой придерживая полы плаща, в другой сжимая маленький дамский портфель. Ирвин сбавил ход, пересекая лужу, дабы не забрызгать даму в столь неподходящем для осени одеянии, как вдруг из-за живой изгороди у дороги выскочила собака и метнулась ему наперерез.

Ирвин резко вывернул руль, глупая дворняга с перепугу завертелась на месте, а сноп грязных брызг из-под колёс «форда» обдал женщину в белом – она успела лишь прикрыть портфелем лицо. Остановившись и выскочив из машины, Ирвин бросил быстрый взгляд на пса, – тот улепётывал обратно в кусты, целый и невредимый! – и повернулся к единственной пострадавшей. Женщина растерянно оглядела безнадёжно испачканный плащ, затем достала из кармана кружевной платочек и стала вытирать обрызганный портфель. Капюшон сполз, открывая её лицо, но уже за секунду до этого Ирвин понял: она! В трёх шагах от него стояла та, что он искал двадцать лет.