Смех и горе
Шрифт:
– А ты зачем, - говорю, - на это дело какого-нибудь писарька не принаймешь?
– Нельзя, голубчик, этого нельзя... у нас по всем этим делам начальствуют барыни - народ, за самым небольшим исключением, самый пустой и бестолковый, но требовательный, а от них, брат, подчас много зависит пря случае... Ведь из того мы все этих обществ и держимся. У нас нынче все по обществам; даже и попы и архиерея есть... Нынче это прежние протекции очень с успехом заменяет, а иным даже немалые и прямые выгоды приносит.
– Какие же прямые-то выгоды тут возможны?
– Возможны, друг мой, возможны: знаешь пословицу - "и поп от алтаря питается", ну и из благотворителей тоже есть такие: вон недавно одна этакая на женскую гимназию собирала, да весь сбор ошибкою в кармане увезла.
– Зачем же вы не смотрите за этим?
– Смотрим, да как ты усмотришь, - от школ ее отогнали, она кинулась на колокола собирать, и колокола вышли тоже не звонки. Следим, любезный друг, зорко следим, но деятельность-то стала уж очень обширна, - не уследишь.
– А на службе писарьки работают?
– Ну нет, и там есть "этакие крысы" бескарьерные... они незаметны, но есть. А ты вот что, если хочешь быть по-старому, по-гусарски, приятелем, запиши, сделай милость, что-нибудь.
– На что это записать?
– А вот на что хочешь; в этой книге на "Общество снабжения книгами безграмотного народа", в этой на "Комитет для возбуждения вопросов", в этой - на "Комитет по устройству комитетов", здесь - "Комитет для обсуждения бесполезности некоторых обществ", а вот в этой - на "Подачу религиозного утешения недостаточным и бедствующим"... вообще все добрые дела; запиши на что хочешь, хоть пять, десять рублей.
"Эк деньги-то, - подумал я про себя, - как у вас ныне при экономии дешевы", а, однако, записал десять рублей на "Комитет для обсуждения бесполезности некоторых обществ". Что же, и в самом деле это учреждение нужное.
– Благодарю, - говорит, вставая мой приятель, - мне пора в комитет, а если хочешь повидаться, в четверг, в два часа тридцать пять минут, я свободен, но и то, впрочем, в это время мы должны поговорить, о чем мы будем разговаривать в заседании, а в три четверти третьего у меня собирается уже и самое заседание.
Ну, думаю себе, этакой кипучей деятельности нигде, ни в какой другой стране, на обоих полушариях нет. В целую неделю человек один только раз имеет десять минут свободного времени, да выходит, что и тех нет!.. Уж этого приятеля, бог с ним, лучше не беспокоить.
– А когда же ты, - спрашиваю его совсем на пороге, - когда же ты что-нибудь читаешь?
– Когда нам читать! мы ничего, - отвечает, - не читаем, да и зачем?
– Ну, чтобы хоть немножко освежить себя после работы.
– Какое там освежение: в литературе идет только одно бездарное науськиванье на немцев да на поляков. У нас совсем теперь перевелись хорошие писатели.
– Прощай же, - говорю, - голубчик, - и с тем ушел.
Экономия и недосуги этих господ, признаюсь, меня жестоконько покоробили; но, думаю, может быть это только в чиновничестве загостилось старое кривлянье на новый лад. Дай-ка заверну в другие углы; поглазею на литературу: за что так на нее жалуются?
ГЛАВА СОРОК ШЕСТАЯ
Пока неделю какую придется еще пробыть в Петербурге, буду читать. В самом деле, за границей всего одну или две газетки видел, а тут их вон сколько!.. Ведь что же нибудь в них написано. Накупил... Ух, боже мой! действительно везде понаписано! Один день почитал, другой почитал, нет, вижу - страшно; за человеческий смысл свой надо поопасаться. Другое бы дело, может быть интересно с кем-нибудь из пишущих лично познакомиться. Обращаюсь с такой просьбою к одному товарищу: познакомьте, говорю, меня с кем-нибудь из них. Но тот при первых моих словах кислую гримасу состроил.
– Не стоит, - говорит, - боже вас сохрани... не советую... Особенно вы человек нездешний, так это даже и небезопасно.
– Какая, - возражаю, - возможна опасность?
– Да денег попросят, - им ведь ни добавочных, ни прибавочных не дают, - они и кучатся.
– Ну?
– Ну, а дал - и пропало, потому это "абсолютной честности" не мешает; а не дашь, - в какой-нибудь газетке отхлещут. Это тоже "абсолютной честности" не мешает. Нет, лучше советую беречься.
– Было бы, - говорю, - еще за что и отхлестать?
– Ну, у нас на этот счет просто: вы вот сегодня при мне нанимали себе в деревню лакея, и он вам, по вашему выражению, "не понравился", а завтра можно напечатать, что вы смотрите на наем себе лакея с другой точки зрения и добиваетесь, чтоб он вам "нравился". Нет, оставьте их лучше в покое; "с ними" у нас порядочные люди нынче не знакомятся.
Я задумался и говорю, что хоть только для курьеза желал бы кого-нибудь из них видеть, чтобы понять, что в них за закал.
– Ах, оставьте пожалуйста; да они все давно сами друг про друга все высказали; больше знать про них не интересно.
– Однако живут они: не топятся и не стреляются.
– С чего им топиться! Бранят их, ругают, да что такое брань! что это за тяжкая напасть? Про иного дело скажут, а он сам на десятерых наврет еще худшего, - вот и затушевался.
– Ну, напраслина-то ведь может быть и опровергнута.
– Как раз! Один-то раз, конечно, можно, пожалуй, и опровергнуть, а если на вас по всем правилам осады разом целые батальоны, целые полки на вас двинут, ящик Пандоры со всякими скверностями на вас опрокинут, - так от всех уж и не отлаешься. Макиавелли недаром говорил: лги, лги и лги, - что-нибудь прилипнет и останется.
– Но зато, - говорю, - в таких занятиях сам портишься.
– Небольшая в том и потеря; уголь сажею не может замараться.
– Уважение всех честных людей этим теряется.
– Очень оно им нужно!
– Да и сам теряешь возможность к усовершенствованию себя и воспитанию.
– Да полноте, пожалуйста: кто в России о таких пустяках заботится. У нас не тем концом нос пришит, чтобы думать о самосовершенствовании или о суде потомства.
И точно, сколько я потом ни приглядывался, действительно нос у нас не тем концом пришит и не туда его тянет,