Смерть барона фон Фриделя
Шрифт:
Толстяк отшатнулся. Кровь закапала с его громадных усов. Все видели этот удар. На мгновение наступило полное молчание: казалось, будто великий капельмейстер одним движением руки остановил оркестр, который играл в невероятно быстром темпе. И в этой внезапной тишине мадам Бакер швырнула дерзко перчатку:
O, you son of a bitch!
Иностранная колония расхохоталась в своей ложе, поняв всю глбину этого грубого комизма: она, мадам Бакер, бросила в лицо оскорбление, назвала "сыном потаскухи" полицмейстера, представителя власти, блюстителя законов и нравственности! Но солнечная сторона поняла только это слово - это слово, которое означает борьбу у них, поединок на ножах, который не знает никаких уступок: ты или я - для двоих места нет!
Война была объявлена, оставалось только примкнуть к той или другой стороне: революция! На одной стороне полицмейстер, а с ним его солдаты, сто отвратительных индейцев с заряженными ружьями в руках. Но мадам Бакер ничего не боялась, она тоже представляла собой силу: губернатор был ее другом, и на теневой стороне не было ни одного человека, который не знал бы ее женщин. Толпа молчала и не спускала глаз с ложи, она колебалась и не знала, к кому примкнуть. Полицмейстера все ненавидели и его стеснительную банду также, но иностранцев ненавидели не меньше. Чаши весов были уравновешены - никто не знал, на которую из них бросить свою кровь.
Тут мадам Бакер подошла к барьеру. То, что она сделала только что, она сделала безотчетно, не подумав даже; но теперь она почувствовала, к чему все это привело: она или он. Она была только продавщицей тела, но она также была уроженкой Техаса и глубоко презирала этого желтого метиса, эту грубую, надутую обезьяну, за бриллианты которого она платила налогом за свое ремесло.
Люди, - крикнула она, - люди Монтерейя! Вас обманывают! Это была жалкая работа мясник, а не бой быков! У вас украли ваши деньги! Прогоните всех этих женщин с арены , возьмите в кассе обратно ваше серебро!
В "Cristal-Palace" я слышал однажды генерала Бота; я знаю, как он овладевает толпой. И все-таки его влияние было пустяком в сравнении с тем, какое оказала мадам Адель Бакер во время боя быков в Монтерее в Коахиле. Она раскрыла рот толпе, дала волю языкам животных, она, как хлыстом, заставила это животное издать один громкий крик:
Нас обманывают! У нас крадут деньги!
Поднялся вой, все вскочили со скамеек, срывая доски. Тут и там начали бить солдат. Выхватили оружие; из всех карманов появились револьверы и длинные ножи. Тореадоры, сбившись на арене в кучу, распахнули ворота и с криком бросились с арены, предоставляя ее солнечной стороне. Иностранцы встали с мест, поспешноустремляясь к выходу из своих лож. Полицмейстер последовал за ними, но не успел сделать и двух шагов, как ему в спину попала пуля.
Тут все смешалось; где-то на теневой стороне, а потом ближе, где играла музыка, раздавались выстрелы. В пыли и общей свалке раздавались щелчки браунингов, сражая невинных зрителей. Вопли, крики. Солнечная сторона бросилась на арену, а оттуда вверх, на ложи.
Революция.
Мадам Бакер толкала своих женщин. Сама она взяла на руки маленькую Мод Байрон, которая лишилась чуств и лежала у нее на руках как мешок. Мадам Бакер не произнесла больше ни слова, она быстро спустилась с лестницы. Толпа расступалась перед ней, я видел, как один снял шляпу. Она позвала своего кучера, сама помогла ему усадить в экипаж свой товра, а сама села на козлы, взяла вожжи и щелкнула бичом над четверкой лошадей.
Шантеней вывел меня из ложи.
Ты с ума сошел!
– воскликнул он.
– ты хочешь, чтобы тебя убили?
Он дотащил меня до коляски и усадил.
На вокзал!
– крикнул он кучеру.
На вокзал?
– спросил я.
– Зачем?
Да ведь мы обещали Риттеру встретиться с ним завтра в Сан-Педро! В шесть часов начинаются бега, мы будем там только за час до начала. Мы приедем как раз вовремя.
Теперь уезжать?
– крикнул я.
– Теперь, когда только начинается самое интересное?
Ах, что тут интересного?
– воскликнул Шантерей.
– Такие возмущения ты часто можешь видеть. Какое тебе дело до революции! Пусть они сами расправляются со своими дурацкими делами!
Я поехал с ним против своей воли - не хватило силы сопротивляться. И это было хорошо: я снова нашел себя самого, когда на следующее утро сидел на английской лошади риттера и принимал участие в скачках. Накануне я сошел с подмостков моей жизни, исчез в небытие, уступил место женщине, которая крадет у меня мое тело.
Случилось это в ту минуту, когда мадам Бакер подошла к барьеру. Я ясно почувствовал, как я точно растаял в это мгновение, как во мне ничего больше не осталось от мужчины, который только что так хохотал над грубой сценой, происходившей на арене. Я дрожал. Мне было страшно. Я готов был спрятаться куда-нибудь, если бы только был в состоянии оторвать глаза от этой женщины, которая мной овладела. А когда я увидел, как она взяла на руки маленькую Мод Байрон, во мне заговорило только одно желание: быть маленькой, жалкой девочкой и лежать на груди этой большой женщины. Я превратился в женщину - в женщину№
Только случай спас меня тогда, случай и Клемент Шантеней. Он поставил двадцать тысяч талеров на лошадь Ритттера, и я рад, что помог ему выиграть их.
***
Стр. 972. Почерк барона.
Когда я вспоминаю прошедшее - это я прожил свою жизнь, я, барон фон Фридель, лейтенант кавалерийского полка и всесветский бродяга. Никто другой. Только на короткие промежутки времени во мне всплывало другое существо, которое изгоняло меня, отнимая у меня тело и мозг, овладевая мною№ нет, оно овладевало не мною, оно выбрасывало меня№ из меня самого. Как это смешно, но иначе этого выразить нельзя. Но я снова возвращался, всегда возвращался и становился хозяином самого себя. Десять, двенадцать раз, не более, эта женщина вырвалась в мою жизнь. По большей части лишь на котороткое время, на несколько дней, на несколько часов только; раза два на неделю, а потом - в течение пяти месяцев, когда - нет, нет: она, а не я!
– когда она служила у графини Мелани.
Как все это было в моем детстве, я не знаю. Знаю только, что я всегда был ребенком, я никогда не был ни мальчиком, ни девочкой. Так продолжалось до те пор, пока дядя не увез меня от моих старых теток. Знаю наверное, что до этого поворотного пункта в моей жизни я ничего не испытывал ни в том направлении, ни в другом. Я был чем-то средним и свою молодость, проведенную в замке Айблинг, я называю нейтральным временем моей жизни.
Уж не имеет ли на меня влияния этот разрушающий замок с его сонными лесами? Тогда я не был ни тем ни другим, ни мужчиной и ни женщиной. А может быть, я был и тем и другим - и спал только. Потом в течение двадцати лет я был мужчиной, который лишь изредка уступал свое место женщине. Но я всегда был чем-нибудь одним: или мужчиной, или женщиной. Но теперь, когда я снова поселился в замке, все как будто смешалось: я мужчина и женщина - и одновременно. Вот я сижу в высоких ботфортах, курю свою трубку и пишу в это книге своим грубым, неизящным почерком. Я только что возвратился с утренней прогулки верхом, я травил зайцев борзыми собаками.