Шрифт:
Ганс Гейнц Эверс
Смерть барона фон Фриделя
И Боги вняли молитвам нимфы Салмакиды: ее тело слилось воедино
с телом ее возлюбленного, прекрасного сына Гермеса и Афродиты.
Аристобул
Мужчина - происхождение Солнца, а женщина происходит от Земли.
Луна же, которая происходит и от Солнца, и от Земли,
создала третий пол - странный и необыкновенный.
Эриксимах
Нет, нет, это не правда, что барон фон Фридель покончил жизнь самоубийством. Гораздо вернее сказать, что он застрелил ее, баронессу фон Фридель. Или наоборот: что она его убила, - не знаю. Знаю только, что о самоубийстве тут и речи быть не может.
Я хорошо знаю всю его жизнь, я встречался с ним во всевозможных странах; в промежутках между этими встречами до меня доходили слухи о нем от знакомых. О подробностях его смерти я, конечно, не знаю более того, что знают другие:
Вот некоторые моменты из жизни барона. Осенью 1888 года барон Фридель, цветущий юноша, "желтый" драгун в чине лейтенанта, участвовал в скачках с препятствиями. Это дело было в Граце. Я хорошо помню, как гордился им его дядя, полковник этого полка, когда он первый прискакал к флагу.
Посмотрите-ка на этого молодца! А ведь без меня он превратился бы в старую бабу!
Тут он рассказал нам, как около года тому назад разыскал своего племянника, которого воспитывала его сестра, старая дева, живущая в провинции.
Там, в замке Айблинг, вырос осиротевший мальчик, его воспитывали три тетки, одна старая и две помоложе.
Три сумасшедшие бабы!
– смеялся полковник.
– А его гофмейстер был четвертой бабой. Это был поэт, который воспевал женскую душу и в каждой развратнице видел святую. Я не хочу быть к нему несправедливым, надо отдать ему должное - он передал всю свою ученость мальчику: в пятнадцать лет тот знал больше, чем весь наш полк, считая и господ докторов. Ах, если бы только он знал одни науки! Но чему его только не научили там - становится прямо страшно. Это женщины выучили его вышивать, вязатьи другим очаровательным женским рукоделиям. Это был настоящий маменькин сынок, противно было даже смотреть на него; это было то же самое, что выпить приторного миндального молока! И что за вой поднялся у этих баб, когда я утащил у них этого мальчика! Да и мальчик так ныл, что я ни за что не взялся бы за это дело, если бы не память о моем брате, которого я очень любил. Но знайте, что у меня не было ни малейшей надежды сделать из этой кисейной барышни мужчину! А теперь - что за дьявол! Разве есть у "желтых" более блестящие лейтенанты?
С дьявольской улыбкой рассказывал дядя об успехах своего племянника. Как даже он сам во время попойки свалился под стол, а племянник продолжал сидеть как ни в чем не бывало; и как последний вышел победителем из единоборства, здорово задав своему противнику. И фехтовал он так, как никто другой в Граце: сабля в его руке была такая же гибкая, как какой-нибудь хлыст. Ну, а что касается верховой езды - это мы только что сами видели. А уж о женщинах и говорить нечего! Пресвятая Варвара! Такого дебюта в этой области не имел еще ни один кавалерист по обе стороны Леды. Когда он учился в Вене, в военном училище, он жил у одной хозяйки, у которой было три дочки - и все эти девицы ожидают теперь радостей материнства. Деньги на содержание он, конечно, охотно заплатит. Удивительный молодчина этот мальчишка!
Лет пять спустя я встретился с ним в маленьком городке Коломеи. Он был там с№ впрочем, не буду называть ее имени, она и теперь еще разъезжает по всему свету, и все провинциальные газеты восторженно отзываются о том, как она изображает классическую Медею. Но в это время ее имя гремело в императорском театре, а потому мне показалось очень странным это артистическое турне по ужасным углам Галиции. Конечно, я пошел на этот
редкий литературный вечер; трагическая актриса продекламировала нам шиллеровского Дмитрия, а барон Фридель продекламировал несколько неуверенно свои хорошенькие мелодичные стихотворения. Я аплодировал восторженно обитатели Коломеи приняли меня за авторитет, потому что я был в смокинге; и этот вечер имел громадный успех. Потом я ужинал с обоими участниками; было ясно, что это путешествие было свадебным. И это было очень странно, потому что барон получил от своих теток очень круглую сумму после того, как бросил военную службу; что касается трагической актрисы, то она только и делала, что швыряла деньги, которые получала в самом неограниченном количестве. К чему же это таскание по грязным закоулкам Европы? Но загадка состояла не только в этом. Всякий знает, что№ она в течение своей жизни всегда сторонилась мужчин; многие еще хорошо помнят громкий скандал, состоявший в том, что она однажды ночью похитила прекрасную графиню Шендорф. Это было года за два до того, как я встретил ее в Коломее с бароном; вскоре после этого скандала она надавала пощечин на одной репетиции управляющему театра, который упрекал ее в том, что она ухаживает за его женой. Ни до того, ни после того никто не слыхал, чтобы великая Медея когда-нибудь имела
Потом барон Фридель очень много путешествовал; иногда мне приходилось встречаться с ним, но всегда мимолетно - едва ли я его видел в течение нескольких часов зараз. Я знаю только, что он сопровождал Амундсена в его первую экспедицию на северный полюс, что он потом в качестве адъютанта полковника Вильбуа-Марейля участвовал в войне с бурами, был ранен при Мафекинге, а при Харбистфонтене был взят англичанами в плен. За этот промежуток вермени появлися том его стихотворений и очень интересный труд о Теотокопули - это было плодом его путешествия по Испании. Это меня тем более удивило, что меня всегда поражало странное сходство между бароном и портретом этого художника, которого современники его называли "El Greco". И действительно, барон Фридель был единственный человек, который всегда вызывал во мне представление черного с серебром.
Потом мне пришлось еще раз встретиться с ним в Берлине на одном заседании Научно-гуманитарного комитета. Он сидел напротив меня между госпожой Инэс Секкель и полицейским комиссром, господином фон Тресков. Он снова пил и курил, смеялся, но, по-видимому, очень интересовался докладом. Это было в то время, когда Гиршфельдское резкое подразделение на гетер и гомосексуалистов почти всеми было признано, когда думали, что научная сторона вопроса, в сущности, уже давно решена, и остается только сделать практический вывод. Я мало говорил с бароном, но помню, что он мне сказал, когда мы надевали наши пальто в передней:
Этим господам все представляется необыкновенно простым. Но, верьте мне№ есть случаи, к которым приходится применять совсем иную точку зрения.
Далее я знаю, что Фридель некоторое время жил у одной дамы, которую Стриндберг очень забавно и не без оттенка презрения называет "Ганна Пай" и которой этот многоречивый филистер с негодованием бросает в лицо обвинение в той же мании, какую приписывают классической Медее. И в этом случае посещение барона представляет собою такое странное интермеццо для обеих
сторон, что не так-то привети в какую-нибудь удобную норму.
Вскоре после этого барон был замешан в Вене в каком-то скандальном деле, которое было замято в самом начале и о котором даже в газетах едва упоминалось. Я почти ничего не знаю относительно этого, слышал только, что после этого родственники барона сразу прекратили выдавать ему средства на существование, что он распродал все свое имущество и уехал в Америку.
Несколько лет спустя я услышал совершенно случайно его имя в редакции одной немецкой лаплатской газеты в Буэнос-Айресе. Я стал расспрашивать о нем и узнал, что барон Фридель полгода работал при газете в качестве наборщика, а что раньше он был в Шубуте, где управлял плантацией одного немца. В последний раз его видели кучером в Розарио; однако он и оттуда исчез, и говорили, будто он скитается где-то в Парагвае.
В этой-то стране я его и нашел, и при очень странных обстоятельствах. Но необходимо, чтобы я сперва хоть немного рассказал о тех людях, которые любят называть Парагвай "обетованной землей". Там очень странное общество, вполне достойное того, чтобы о нем когда-нибудь написать целый роман. Однажды туда эмигрировал один человек, который хотел живьем проглотить всех евреев и думал, что спасет свет, если он из всех сил будет орать. У него были рыжая борода и рыжие волосы, и его большие голубые глаза открыто смотрели на Божий мир. "Ах, никогда ни один человек не был мне так симпатичен, как доктор Ферстер", - сказал мне однажды мой друг, присяжный поверенный Филипсон. И он был прав: нельзя было не любить этого человека с такой светлой верой во всевозможные идеалы и с его добродушной и детски-чистой наивностью; он был из тех, кто отправлялся в широкий свет в поисках за цветущими лугами утопии. С ним вместе эмигрировала Елисавета, его тощая ученая супруга. Она возвратилась через несколько лет; и вот она начинает рыться в бумагах своего большого брата, разыгрывает из себя покинутую Пифию и измляет безобидных бюргеров громкими словами: "Мой брат!" Но тот уже умер, и нет никого, кто спас бы его от сестриной любви. Еще и теперь ее бранят в Парагвае, но люди там необразованны и не имеют никакого уважения к жрице, что стоит на боевом посту в храме в Веймаре. Чего только о ней не рассказывают№