Смерть бродит по лесу
Шрифт:
— О, не знаю. Я просто подумала, что может, вот и все.
— Это друг или подруга?
— Я ведь сказала — друг. Подруг у меня нет, как ты, наверное, уже понял. Ты не шокирован?
— Милая мама, надеюсь, я достаточно широких взглядов.
Миссис Рэнсом не сумела сдержать смешка. Мальчик такой же курьезный, как его отец. Потом она снова посерьезнела.
— Его зовут Пурпур, — нарочито взвешенно и с нажимом сказала она. — Хамфри Пурпур.
— Да?
— Ты о нем не слышал?
— Не могу сказать. Мне следует знать фамилию?
Судя по лицу миссис Рэнсом, у нее от сердца отлегло от такого невежества.
— Ну, все случилось давным-давно, ты тогда был еще мал. Некогда
— Не сомневаюсь. — Но было что-то в манере матери, от чего в голос Годфри все же закралось сомнение. — Когда он приедет?
— Я не совсем уверена, когда он будет... Возможно, завтра. Во всяком случае, через день-два. Не думаю, что он станет сильно тебе докучать. Он приедет действительно отдохнуть.
Они заговорили о другом, и вскоре Годфри поднялся в свою комнату. Перед тем как раздеться, он снял со стены одну из любимых матерью акварелей и приколол на ее место сэра Гая Харвила. В кровати он лежал некоторое время без сна, читая «Литературное приложение». Очарование этого издания в том, что читатель никогда не знает, с каким аспектом знания столкнется в следующей колонке. Годфри со всеядным пылом своего возраста прочел передовицу о нонконформизме девятнадцатого века, строгий разбор подтверждения теории ренты Рикардо и благосклонную заметку о новом издании «Полихроникона» Хигдена. Оттуда он перешел к блюду полегче — списку мемуаров, отрецензированных разом. Он уже почти засыпал, когда его внимание привлекла недавно услышанная фамилия. Рывком заставив себя проснуться, он перечитал абзац еще раз:
«Среди многого, не представляющего большого интереса, сэр Джон добавляет ценный, но мелкий факт в новейшую историю, когда раскрывает, какую роль сыграл будущий премьер-министр в разоблачении скандала, положившего конец карьере Хамфри Пурпура. ЧП, внезапный и постыдный конец».
Далее рецензент не пояснял. По всей очевидности, афера Хамфри Пурпура была из тех, которые просто полагается знать всем и каждому, как и многое другое. Но и написанного достаточно. Этот Пурпур, друг матери, — негодяй. Воображение Годфри, всегда живое, нарисовало полдюжины зловещих преступлений, в которых мог быть повинен предполагаемый второй гость в доме. «Право, — сказал он себе, — я, конечно, широких взглядов, но есть же пределы!» Утром он очень серьезно поговорит с матерью.
Погасив свет, он тут же уснул.
Глава пятая ХАМФРИ ПУРПУР
Судья Джефферсон все еще болел, и его заместителя снова и снова вызывали занять его место. Петтигрю колесил по всему графству. Он переходил из залов ратуш, где гуляли сквозняки, в залы, где свидетели тщетно состязались с ревом дорожного движения снаружи, или в душные полицейские суды, гудящие от лая запертых в клетках бездомных собак. Что ни день его призывали решать неразрешимое, угадывать истину среди соревнующихся лжесвидетельств, распределять смехотворные доходы на бесчисленных кредиторов или выяснять, что заставило две стоявшие машины, каждая из которых прижалась к своей обочине, разбить друг друга вдребезги посреди трассы. В промежутках он находил время распорядиться об усыновлении десятка младенцев. Он от души наслаждался.
Последнее слушание перед пасхальными каникулами проходило в Маркгемптоне. В старом зале выездного суда Петтигрю пришлось выслушать длинный и бесконечно скучный диспут касательно счета от портнихи. (В неведении своем он не сознавал, что все связанное с женской одеждой автоматически становится новостью с большой буквы, и был поражен, увидев отчет о процессе в утренней газете, сдобренный немалым числом судебных острот — он не помнил, чтобы они срывались с его
Мгновение спустя поезд тронулся. Новый пассажир извлек огромную сигару, которую раскурил с почти чрезмерным удовольствием. Петтигрю поглядел на него с интересом — интересом, не лишенным толики зависти. Он редко видел, чтобы кто-то в зрелых годах был так совершенно счастлив, как этот незнакомец. Казалось противоестественным, что в эту эпоху и в этом полушарии человек способен быть столь довольным собой и своим окружением. Он смотрел через окно на ползущие мимо пригороды Маркгемптона и лучился от радости, словно видел самые прекрасные здания на земле. Он оглядывал грязное купе с замусоленными стенами и с засиженными мухами рекламными плакатами отдаленных достопримечательностей, и даже они, похоже, вызывали его восторженное одобрение. От одного его вида светлело на душе. И самое лучшее, с точки зрения Петтигрю, было то, что он довольствовался созерцанием мироздания и упивался им молча. Тот факт, что он не попытался умножить свое удовольствие, хотя бы словом обратившись к попутчику, опровергало первое впечатление Петтигрю, что перед ним просто американский гость, наслаждающийся странностями чужеземного пейзажа, и еще не знакомого с нормальным тарифом английских носильщиков.
«Странно, — сказал себе Петтигрю, — но я уверен, что где-то этого малого уже видел, но, разрази меня гром, не могу понять где». Он внимательнее всмотрелся в попутчика поверх вечерней газеты. Это был невысокий полнолицый господин в опрятном костюме, который сидел на нем довольно свободно. Глаза у него были очень блестящие, выражение лица оживленное, но по контрасту к ним щеки казались дряблыми, а кожа — чересчур бледной. Нездоровый вид, подумал Петтигрю. Это наводило на мысль... О чем, собственно? После дня в суде в голове у него звенело, и искомое звено опять ускользнуло. Он задремал.
Когда Петтигрю встал, чтобы выйти на своей станции, его спутник последовал за ним и опять ждал на платформе, пока подойдет носильщик и возьмет его багаж. Выходя из станционного здания, Петтигрю увидел мистера Тодмена за рулем высокого старомодного седана, парадной повозки Тисбери для свадеб, похорон и выдающихся гостей. Бесстыдно любопытный, он помешкал у дверей и со временем был вознагражден появлением незнакомца.
— Вы, джентльмен, в «Альпы», сэр? — спросил мистер Тодмен.
— Именно в «Альпы», — последовал ответ густым сочным баритоном.
Есть голоса, которые запоминаются лучше лиц. Этих трех слов хватило, чтобы Петтигрю в точности вспомнил, кто говорящий и где он видел его в последний раз.
— Будь я проклят! — пробормотал он, когда парадный экипаж отъехал.
В это же время такое же восклицание вырвалось и у носильщика, уставившегося на щедрые чаевые в своей ладони.
— Мы приобрели нового и любопытного соседа, — сказал тем вечером Петтигрю жене. — Хамфри Пурпур гостит в «Альпах».
— Пурпур? Я думала, его посадили в тюрьму.