Смерть бродит по лесу
Шрифт:
Возникла заметная пауза, прежде чем прозвучал ответ на этот вопрос:
— Да, причитаются.
— Сколько?
— Восемь тысяч триста четырнадцать фунтов. — Уэндон оттарабанил сумму, как ребенок, заучивший урок.
Глядя на него, Петтигрю сообразил, что коснулись той самой обиды, которую он угадал, едва увидев этого человека. Ему очень хотелось узнать, что тут за история, но судопроизводство происходило слишком уж быстро, чтобы осведомляться.
— И когда вы ожидаете выплату?
Обреченность на лице Уэндона стала только отчетливее.
— Никогда, — ответил он.
— Тогда не тратьте время его чести. Каков ваш ежемесячный доход?.. Вы платите подоходный налог?.. Вы делаете?.. Вы имеете?..
После долгих препирательств, напомнивших Петтигрю погоню упорного, но неловкого терьера за исключительно верткой крысой,
Нынешние затруднения жителей Маркшира, как они отражены в производстве судов графства, заключаются, как и по всему Соединенному Королевству, в слишком большом числе людей на слишком малое число домов. Сегодня никто из пустивших однажды под свой кров кого-то на каких-либо условиях не может надеяться выселить его или ее, не обращаясь в суд. Петтигрю нисколько не удивился, обнаружив, что дела в его списке относились к тому типу, который в среде юристов известен как «дело о вступлении во владение». Первая порция дел была с точки зрения закона сравнительно проста: незадачливые ответчики просто изо всех сил цеплялись за жилье в надежде, что, когда поступит предписание о выселении, кто-нибудь, где-нибудь, как-нибудь придумает, куда им податься. В стремительной последовательности Петтигрю разобрал дело вдовы скотника с длинной вереницей детей, которая должна уступить место преемнику ее мужа, чтобы работа на ферме не остановилась; молодой супружеской пары, которая катастрофически затянула свое гостевание в крошечном, перенаселенном коттедже родителей мужа; дворецкого из большого дома, смертью хозяина оставленного растерянным и беззащитным в мире, которому не нужны дворецкие и который предлагал превратить господский дом в заведение для умственно отсталых. Покончив с этими мелочами (Петтигрю даже думать не хотелось, ценой каких тревог и мучений), столы расчистили для основного блюда дня — серьезных спорных случаев.
— Простое дело о лишениях, — весело сказан поверенный истца, когда вызвали первое из таких дел.
Петтигрю про себя застонал. Параграф 8 первого приложения к закону — это он уже знал наизусть. Одно из тех безнадежных дел, в которых он, Петтигрю, и никто другой должен решать, кому грозят большие лишения: жильцу, если он будет выдворен из дома, или домовладельцу, если не пустят в дом его. Он приготовился к худшему, и худшее не замедлило объявиться. Дело домовладельца было определенно душераздирающим. Такие ужасающие лишения приходилось терпеть ему и его семье, что Петтигрю поймал себя на мысли, как любой жилец может иметь наглость противиться столь внушительным притязаниям. Долго недоумевать ему не пришлось. Адвокат ответчика, когда настал его черед, предъявил доказательства чудовищного водопада бедствий, которые обрушатся на его клиентов, если они утратят жилище (две гостиные, две спальни, кладовая, буфетная и ватерклозет на улице). Немыслимо было бы их выселить. И Петтигрю пришлось об этом размышлять.
До окончания слушаний на стол ему легло шесть врачебных заключений. Четыре свидетельствовали об опасных заболеваниях, которыми страдали обе стороны и их соответствующие жены. Остальные объявляли о скором появлении новых членов в каждом семействе. Какая бы сторона ни преуспела, двум спальням и кладовой придется вместить по меньшей мере вдвое больше людей против того количества, для которого они предназначались. Проигравшим придется предположительно разбить палатки на Дидбери-Даунс. Таковы были — на заметку будущим историкам социума — жилищные условия Маркшира в год 1952-й от Рождества Христова.
Он вынес решение — в чью пользу, ему не хотелось даже думать. Он знал только, что не показал себя с лучшей стороны и не вершил справедливости просто потому, что в тех обстоятельствах справедливость была невозможна — разве справедливо наказывать безвинных людей за то, что живут в то время и там, где для них нет жилья? Потом он пошел на ленч, виновато размышляя о собственном уютном домике с гардеробной и запасной спальней для случайных гостей.
Дело «Тодмен против Порфир» возглавило список дел на вторую половину заседания. Тодмена представлял топоролицый, чья фамилия несколько неожиданно оказалась Очаровашкинс. Порфир явилась лично. Только когда ответчица вышла вперед, Петтигрю, поглощенный перспективой еще одного дела лишений, сообразил, что это, наверное, та самая добрая, достойная и полезная особа, про которую говорила леди Ферлонг. Он поглядел на нее с интересом и с удивлением заметил, что это сравнительно молодая женщина, лет сорока самое большее. Памятуя о прилагательных леди Ферлонг, он ожидал увидеть вдову под шестьдесят, хотя затруднился бы сказать, почему качества, названные леди Ферлонг, обязательно должны принадлежать человеку такого возраста. Ее нельзя было назвать красивой или хорошенькой, а ее платье, на неопытный взгляд Петтигрю, ничем не отличалось от одежды обычной работящей деревенской женщины. Но что-то в ее внешности привлекало внимание. Поискав определение, Петтигрю поймал себя на мысли, что самое уместное тут слово — «достоинство». Как раз достоинство, порожденное не самоуверенностью или самомнением — в тот момент миссис Порфир выглядела крайне нервно и непритязательно, — а непоколебимой честностью и цельностью натуры. «Добрая, достойная и полезная, — подумал он. — Все это про нее, но самое главное в ней — добрая».
Пришло время слушать мистера Очаровашкинса. Он был совершенно уверен в победе и, казалось, имел на то веские причины. Его клиент, мистер Джессе Тодмен, которого Петтигрю уже знал в лицо как владельца единственного гаража и заправочной станции в Тисбери, желал вернуть себе свой коттедж для дочери и зятя, недавно поженившихся и с дитем на подходе, но живущих в убожестве — в комнате над гаражом мистера Тодмена.
— Сомневаюсь, что ваша честь столкнется в моем деле с большими трудностями, — сказал мистер Очаровашкинс. — Миссис Порфир — вдова, насколько я знаю, не имеет иждивенцев, живет одна и занимает коттедж из четырех комнат. Она без особых затруднений может подыскать себе жилье, отвечающее ее скромным нуждам. С другой стороны, перед нами молодая семья, мечтающая обзавестись собственным домашним очагом и живущая в условиях, которые, уверен, ваша честь сочтет весьма нежелательными для того, чтобы растить детей. Мой клиент сочувствует миссис Порфир, но...
Сев на свидетельское место, мистер Тодмен очень успешно скрыл свое сочувствие к жилице, которое так великодушно приписал ему мистер Очаровашкинс. Это был невысокий жилистый человечек с ярко-желтыми волосами и жесткими зелеными глазами. Да, коттедж принадлежит ему, унаследован от отца почти сразу после того, как миссис Порфир вселилась. За мизерную плату, добавил он по собственному почину, да и та вся ушла на оплату ремонта, который заставил его произвести санитарный инспектор. С тех самых пор он просит ее съехать. Теперь муж его дочери вернулся из армии, а в его доме нет для всех места. На том, как ясно говорило выражение его лица, и делу конец.
— Какие-то вопросы к мистеру Тодмену?
— Нет, благодарю, сэр, — ответила миссис Порфир.
Для полноты картины мистер Очаровашкинс вызвал миссис Тодмен, высокую вялую блондинку. Она не могла вынести, чтобы в их доме жила семья замужней дочки, а что до младенца... Ведь просто повернуться будет негде, когда повсюду развешаны пеленки!
Поскольку от миссис Порфир вопросов опять не последовало, на месте свидетеля вслед за блондинкой тут же возникла ее дочь. Названная по современной маркширской моде, Марлен Дейрдре Бэнкс была уж чересчур очевидно в положении. Глядя на нее, Петтигрю мог только надеяться, что в случае необходимости выяснится, что судебный пристав, человек весьма компетентного вида и явно бывший полицейский, в дополнение к прочим своим навыкам прослушал также курс родовспоможения. Но она пережила свое краткое появление в роли свидетельницы без катастрофы и произвела на Петтигрю сравнительно пристойное впечатление парой очень ярких карих глаз и копной непокорных темных волос.
Заявление Марлен завершило выступление от имени истца. Петтигрю повернулся к миссис Порфир:
— Теперь мне хотелось бы услышать, что скажете вы, миссис Порфир.
Он слишком уж хорошо знал, что она скажет, и сердце у него стучало, когда он смотрел на это безмятежное, терпеливое лицо. Есть ли ей куда податься? Очевидно, некуда. Сегодня всем некуда податься. Но чем это поможет ей против беременности Марлен и явной невозможности растить ребенка в каморке над отцовским гаражом? Дело уже практически решено, вопрос заключается только в том, сколько времени ей дать, чтобы «подыскать иной вариант». Какое чудесное расплывчатое выражение! О том, как он посмеет взглянуть после этого в лицо леди Ферлонг, не хотелось даже думать.