Смерть и жизнь рядом
Шрифт:
— Ваша история, фрау Яничкова, очень трогательна, — сказал штатский, — и мы вам от души сочувствуем. — Он скользнул взглядом по лицу долговязого, и тот повел черной бровью.
Таня подумала: они все же сомневаются, и у нее дрогнуло сердце. Но она мило улыбнулась и поблагодарила штатского за внимание и сочувствие.
— О, вы так любезны!..
Долговязому что-то понадобилось в соседней комнате, и, когда он открыл двери, Таня увидела на низеньком столике у постели блестевший белым лаком телефон. Двери были тотчас наглухо закрыты, и Таня поняла, что жизнь ее висит на волоске. Но она смело и открыто посмотрела в слегка прищуренные, насмешливые глаза своего собеседника в штатском.
— Можете не сомневаться, что эти красные от нас не уйдут, как бы они ни хитрили, — говорил штатский и потянулся к бутылке с вином. — «Шато-Мельник» весьма поднимает настроение, а вы, должно быть, устали с дороги, — говорил он, наливая золотистое вино в Танину рюмку, а затем в свою.
Его слова звучали двусмысленно.
«Предполагает он, кто я такая, или уверен в этом?» — спрашивала себя Таня, принимая из рук штатского рюмку с вином. Ясно, что долговязый пошел звонить по телефону. Куда? В гестапо или в Банска-Бистрицу, чтобы проверить существование Юлии и Генриха Яничковых? Если дело закончится только Банска-Бистрицей, она, пожалуй, спасена. Да, жил и действовал в Банска-Бистрице фашистский выкормыш Генрих Яничков, жил гардист, пока не подорвался на партизанской мине, и документы его с искусно замененной фотографией сейчас мирно покоятся в кармане Штефана Такача. Но долговязый мог звонить и в гестапо.
Это была игра, опасная и острая, в которой ставкой была жизнь против смерти. Что ж, своей жизнью, если игра будет проиграна, она спасет многих честных людей, отведет, возможно, серьезную опасность, грозившую отряду: квартира предательницы могла стать скрытой и коварной ловушкой для партизан. Она не сожалела, что майор Зорич направил к Терезии Брунчик именно ее, а не кого-нибудь другого, Власту например. Трудно было только примириться с мыслью, что больше она не увидят ни Зорича, так верившего в нее, ни веселой улыбки Николая Трундаева, ни вопрошающего взгляда Нестора Степового, который как-то пригласил ее в свой Донбасс…
Горько и страшно было Тане, но в то же время она с обворожительной улыбкой говорила соседу в штатском:
— У вас хороший вкус, пан… — Она мгновение подождала, чтобы немец назвал себя, но он как будто не понял скрытого вопроса, к она продолжала: — «Шато-Мельник» предпочитал любому напитку и мой бедный папа, — она горестно вздохнула, но сразу же будто отрешилась от грустных мыслей. — Ну что ж, я принимаю ваш тост за дружбу… — и Таня отпила глоток.
В комнату ворвался шумный блондин: с его волос на расстегнутый мундир и накрахмаленную рубаху капала вода.
— Господин капитан, явился по вашему приказанию! — отрапортовал блондин.
Он был здорово пьян, и холодная вода вызвала у него только чувство чинопочитания.
«Так вот кто скрывается под этим скромным костюмом!» — про себя отметила Таня. Ах, если бы этот капитан попался ей не на виду у всей этой пьяной компании, уж она бы прибрала его к своим ручкам, которыми он так восторгается.
— Приведите себя в порядок, лейтенант, здесь дамы, — сердито приказал капитан.
— Есть привести себя в порядок, — ответил блондин и стал застегивать мундир, не попадая пуговицами в петли.
В это время в соседней комнате шел разговор с Банска-Бистрицей.
— Точно так, господин обер-лейтенант, Генрих Яничков, житель Банска-Бистрицы — вполне благонадежная личность и выехал с супругой Юлией к своим родным в Скицов, — рокотал далекий голос в плоское, хрящеватое ухо обер-лейтенанта.
— Вас не затруднит, лейтенант, описать внешность Юлии Яничковой?
Голос в трубке сразу же приобрел веселый, смешливый тон.
— Могу лишь сказать одно — она обаятельная блондинка. — В трубке коротко засмеялись. — Это мнение, могу вас заверить, разделяет и господин полковник…
— О, с этим нельзя не считаться, — кисло улыбнулся обер-лейтенант.
— Безусловно. Чем могу еще служить?
— Благодарю вас…
Обер-лейтенант осторожно положил белую трубку на никелированный рычаг и пошел к дверям.
— Полковник в превосходном настроении, — сказал он, входя в столовую и обращаясь к капитан в штатском.
Тот повернул к нему свою крупную голову, стриженную под «ежик».
— Это очень мило, — оживился капитан и сразу же предложил: — Господа, прошу поднять бокалы за счастливое спасение фрау Юлии! — Он обратился к Тане: — Вы разрешите?
Сейчас нетрудно было представить себе, что ответила Банска-Бистрица, и Таня любезно разрешила. Она чувствовала, как пылают у нее щеки, и знала, что это не от вина, а от сознания, что она победила. Как хороша жизнь, когда берешь ее с боя!..
После капитанского тоста все оживились, и даже визжавшая девица перешла с колен армейского офицера к столу. Следующий тост был за хозяйку дома, потом за победу германской армии, затем еще за что-то. Даже долговязый стал учтивым и после третьего тоста вдруг сообщил:
— В Банска-Бистрице, фрау Яничкова, все от вас без ума.
— Вы очень любезны, — ответила Таня.
— Милый Шредер, ты спутал бордель с приличным домом, — захохотал лейтенант.
— Он невозможен, — поморщился танкист-майор, до этого молча наблюдавший за соседкой, и, низко наклонив к Тане свою напомаженную голову с безукоризненным пробором, зашептал: — Фрау Юлия, если вам здесь неприятно, барон фон Клаувиц к вашим услугам…
Барон фон Клаувиц! Таня в своей жизни знала только одного барона — Мюнхгаузена из пьесы Театра юного зрителя. Маленький тесный зал, до отказа набитый школьниками, покатывался от смеха, когда барон Мюнхгаузен изображал то охотника, то всадника, взнуздавшего половину лошади. И сейчас, хотя положение оставалось далеко не безопасным, Таню охватило ребячливое, озорное настроение, и она едва удержалась от насмешливого вопроса.
Барон между тем продолжал все так же проникновенно и тихо:
— Моя машина в гараже, фрау Яничкова… Одно только слово… Я все время смотрю на вас, Юлия… — Таня сразу стала строгой и недоступной. — Простите: фрау Юлия, — сразу же отступил барон, — и мне кажется, я даже убежден в том, что никогда еще не встречал столь прекрасную и обаятельную женщину…
— О, я думаю, вы несколько преувеличиваете, барон… — Тане вдруг показалось, что она играет роль в своей комнатенке на пятом этаже красного кирпичного дома на Выборгской стороне, и сразу перед ее мысленным взором возник образ Наташки, которой она представляла в липах героев многих книжек, и ее охватило привычное при воспоминании о семье, о родном доме, о Ленинграде чувство безысходной горечи и боли.