Смерть и жизнь рядом
Шрифт:
— Есть доложить в 15.00!
Она поняла его, и линия майорского подбородка как-то сразу же смягчилась, а морщина на лбу разгладилась.
— Можете идти.
Проследив глазами, как ловко Таня повернулась «кругом налево», как зашагала к выходу и с какой грацией пригнулась в дверях, слишком низких даже для нее, Зорич возвратился к книге, которую до этого читал. Это был роман Островского «Как закалялась сталь». Александр Пантелеймонович готовился к беседе с молодыми партизанами.
< image l:href="#"/>Много лет прошло с того дня, когда Александр Зорич прочел эту книгу в первый раз. Он пришел с завода усталый и радостно возбужденный, как всякий парнишка в начале рабочего пути, когда и во сне видишь завод, грохочущий цех, станки. Мать подала обед. Александр ел, рассказывал новости, вспомнил Зинку-библиотекаршу и то, как она настойчиво советовала прочесть книжку, которую тут же и записала за ним. «Такой еще не читала, — уверяла Зинка. — Поверишь, за сердце хватает…»
На первый взгляд книжка была мало привлекательна. Роман с техническим названием «Как закалялась сталь», а художник почему-то изобразил на переплете веточку и штык. После обеда Александр собирался в клуб — договорился с ребятами посмотреть новый кинофильм. Но, вспомнив Зинкины слова, открыл книжку, чтобы посмотреть хотя бы, о чем она…
Когда он прочел первую страницу, уже опускались сумерки зимнего вечера, а последняя страница была дочитана под утро. Дважды просыпалась в соседней комнате мать Александра — Прасковья Александровна. Он слышал, как она поднималась, вздыхая, как шлепала в своих старых разношенных туфлях по крашеному полу, потом появлялось в просвете дверей ее милое заспанное лицо, и она в сердцах жаловалась отцу:
— Смотри, Пантелеймон Лукьянович, а наш полуночник еще читает!
— Сашка, тебе ведь в семь вставать, — вступил отец. — Гаси свет!
— Сейчас, батя, ну вот еще одну страницу… Одну только.
— Да что это за книга такая? — удивлялась мать. — Про разбойников, что ли?
В ее юности — «при Николашке», как она говорила, — грамотные ребята (а их в поселке можно было пересчитать по пальцам) зачитывались книжками о сыщиках и разбойниках. И как же она была удивлена, когда Саша ответил:
— Нет, мама, про хороших людей…
Поди пойми нынешнюю молодежь!..
Да, было это давно, много воды утекло в Славуте Днепре, Сашка стал Александром Пантелеймоновичем, уже появились у глаз морщинки — грустные свидетели многотрудных путей, а страницы этой книги, чуть не до дыр зачитанной, все еще кажутся удивительно свежими, как приднепровская степь поутру, когда на травинках сверкают алмазные росы. И как тут не вспомнить Павку и его нестареющие, нетленные слова, ставшие девизом всякого, кто в конце своего пути может сказать: нет, не напрасно прожита жизнь.
В той, Зинкиной, книге с веточкой и штыком еще не было этих слов. Они были написаны позже. А в этой, пронесенной майором Зоричем сквозь пламя военных лет, замечательные строки были пробиты разрывной пулей. Эта книга как бы олицетворяла бессилие смерти перед жизнью, посвященной высоким и прекрасным идеалам.
Он обращался к этой книге не только в часы досуга, но и в минуты глубоких раздумий и тревог, как жаждущий, приникающий к живительному источнику. Не раз видели эту книгу в руках майора и во время душевных бесед с молодыми партизанами. К такой беседе он и сейчас готовился. И всякий раз вновь оживали вырванные металлом строки и опять звали в бой за жизнь.
— Да, самое дорогое у человека — это жизнь, — не то читал на память, не то от себя говорил майор, глядя в молодые лица партизан. — Она дается ему один раз, и прожить ее надо так, чтобы не жег позор за подленькое и мелочное прошлое и чтобы, умирая, мог сказать: вся жизнь и все силы были отданы самому прекрасному в мире — борьбе за освобождение человечества…
Сейчас, когда солдаты, ровесники Павки Корчагина, не щадя жизни и сил, очищают землю от фашистской погани, эти слова имеют особый смысл и приобретают необычную силу, размышлял Александр Пантелеймонович после ухода Тани Кашириной, сидя с книгой в руках. Совсем по-новому складываются отношения не только между отдельными людьми, но и между целыми народами. Разве не служит примером этому хотя бы наша дружба с чехами и словаками? Нет силы, которая могла бы расторгнуть эту дружбу, скрепленную кровью и пронизанную светом подлинного гуманизма.
Так думал майор Зорич, и перед ним вставали во весь рост люди его отряда. Таня Каширина говорит, что убьет барона Клаувица: пепел матери стучит в ее сердце. «Пепел миллионов сожженных и убитых стучит в наши сердца, — подумал майор Зорич, — пепел наших городов и сел. Вот откуда берутся у людей силы, и ничто не может их сломить. Что смерть перед жизнью, отданной самому прекрасному?» — и майор, считавший, что он очерствел от всех военных невзгод, почувствовал отеческую нежность к девушке, которой предстояло вскоре единоборство со смертью.
ПОХИЩЕНИЕ МАЙОРА КЛАУВИЦА
Злате Моравце — важный узел шоссейных и железных дорог. На тесных улочках с крошечными магазинами весь день толпятся немецкие солдаты. А по вечерам город затихает, и тогда начинается шумное, пьяное веселье в ресторане. Здесь «штаб-квартира» офицеров-фронтовиков. Завтра или через неделю им возвращаться на фронт, и опять придется жрать консервы и кашу из походной кухни, мерзнуть в снегу и переходить вброд незамерзающие горные реки, чтобы, наконец, сложить голову под безыменным крестом. Нет, сегодняшний день — наш, если есть хорошая выпивка и есть хорошие девчонки, с которыми можно переспать и опять напиться. Офицеры, кутившие в ресторане Злате Моравце, хотели забыть тысячи километров пройденных дорог, холодные и кровавые дни под чужим небом.
Было еще довольно светло, когда в ресторан вошел средних лет майор танковых войск и занял столик в углу зала, сразу же за высокой пальмой, У стола сейчас же появился кельнер и, почтительно изогнувшись, подал меню.
— Что прикажете, пан барон?
Майора Клаувица знали в ресторане.
— Накройте стол на два прибора, — приказал барон. — Я жду даму. Позаботьтесь о фруктах и поставьте на лед «Шато-Мельник» и коньяк.
— Слушаюсь, пан барон. Как всегда, французский?
Антону Хложнику были уже знакомы вкусы майора Клаувица. Знал старый кельнер, кого ждет барон. Старику Хложнику стало это известно только вчера, после посещения Мариана. Ну и опасное же дело задумал этот сорванец! Пана Ферца хватила бы кондрашка, если бы он только заподозрил, в какие дела замешан его кельнер. Ведь пан Ферц, хозяин ресторана, очень высокого мнения о Хложнике-старшем. Прежде всего потому, что старый кельнер умеет, как никто другой, артистически жонглировать закусками на фирменных тарелках и знает толк в винах. И затем — старик верен ему, своему хозяину, как пес. «О, на этого человека можете полагаться, — рекомендовал хозяин ресторана старика Хложника одному типу из гестапо. — У него сын погиб на Восточном фронте». Мог ли он знать, что Мариан Хложник — веселый партизанский разведчик — здравствует в горах Словакии, а старый кельнер оказывает немалые услуги патриотам? Подвыпившие офицеры не всегда умели держать язык за зубами, а у старика был тонкий слух и хорошая память. Но всего этого Ферц не знал.