Смерть и жизнь рядом
Шрифт:
— А как пройти в горницу, минуя кухню?
Парень задумался. Нет, иначе нельзя.
— Вот в чем закавыка, — сказал Волостнов. — Вдруг в кухне люди? Хозяйка например.
— Что он говорит? — взволнованно допытывался Павлинда у Мариана Хложника.
— Пан говорит, что в кухне может оказаться хозяйка.
— Я посмотрю! — быстро сказал Павлинда. — Я знаю хозяйку, — и пошел к дверям.
Он открыл, и партизанам показалось, что скрип этих проклятых дверей может разбудить мертвого. Парень исчез за дверью. Через минуту он появился и показал руками, что никого нет, можно идти. Волостнов принял решение мгновенно:
— Пошли!
И
Все было так, как сказал Павлинда. Из сеней они попали в кухню, а из нее прошли в темный коридор. Сюда проникал узкой полоской свет из горницы. Волостнов оглянулся, кивнул головой и рывком открыл двери, подняв автомат.
— Хенде хох! — раздался его громовой голос.
И в то же мгновение вскочили в комнату Нестор и Хложник. У них в руках были автоматы.
— Майн гот! — приглушенно воскликнул один, сидевший против дверей, тощенький и уже немолодой немецкий солдат. — Майн гот! — повторил он, и все подняли руки.
Волостнов подумал: «Порядок!» — и уже хотел подойти к первому, чтобы связать руки бечевкой, приготовленной на этот случай, когда Павлинда испуганно закричал:
— Там еще!.. — и ткнул рукой в открытую дверь соседней комнаты. Больше он ничего не успел сказать или сказал, но голос парня заглушила пулеметная очередь. Стрелял, как позже выяснилось, Ковач. Он увидел шестого немца, готовившегося стрелять по партизанам из соседней комнаты. Немец выстрелил в то мгновение, когда и Ковач пустил в него пулеметную очередь. Тут кто-то опрокинул стол, и Алоиз сквозь выбитое окно закричал об опасности, угрожающей снаружи. Перестрелка всполошила весь городок. Надо было отходить, и чем скорее, тем лучше, чтобы не ввязаться в драку. Но Волостнов с помощью Нестора все же захватил «языка», оглушив немца ударом приклада по голове.
Они отходили той же дорогой, по которой вел их Павлинда, но позади домов. Богатырь Алоиз взвалил оглушенного немца на свою широкую спину, а пулемет взял Нестор. Издали доносились крики, и трассирующие пули перепуганных немцев уносились в небо, как праздничный фейерверк. Однако преследования не было и не могло быть — ведь они имели дело с тотальными солдатами. Когда же крики затихли в отдалении, Нестор присел в тени каменной стены и сказал:
— А я, товарищ начштаба, кажется, ранен.
Алоиз опустил на землю немца и связал ему руки, а Волостнов помог Нестору снять тужурку, затем рубаху. Она была вся в крови. Пуля попала в руку, но не задела кости и связок — Нестор шевелил пальцами.
— Э, пустяки! — сразу успокоился он. — А крови набежало много.
Старший лейтенант достал из сумки индивидуальный пакет и сделал перевязку. Нестор поднялся.
— Я готов.
Тут очнулся немец и стал дико озираться.
— Где я? — спросил он по-немецки.
Павлинда объяснил.
— Теперь он пойдет на своих двоих, — облегченно засмеялся Алоиз.
Павлинда, обращаясь к Мариану Хложнику, сказал:
— Велитель возьмет меня в партизаны?
— А ты упорный! Ну что ж, пошли, — согласился Волостнов. — Ты показал себя молодцом.
ПЕРЕД РАЗВЕДКОЙ
Штефан Такач возвратился на базу только к концу следующего
Такач рассказал о ликовании словаков по случаю прихода партизан и страхе немецких солдат перед партизанами. Оправдались надежды Зорича и Франтишека Пражмы: демонстрация партизанских сил произвела большое впечатление на людей. В эти дни отряд пополнился не одним десятком патриотов. Их было много, верных сынов и дочерей Чехословакии, и партизанские посты уже привыкли к их ответу в предрассветный час:
— Патриот!
Неоценимой оказалась голубая книга Кашпара. Он был педантом, пан Кашпар, и записывал не только адреса, но и численность немецких гарнизонов и прифронтовых воинских частей. А от самого Кашпара долго нельзя было добиться ничего путного.
— Ваша ставка бита, пан Кашпар, и вы не можете этого отрицать, — говорил Александр Пантелеймонович. — Но я не понимаю одного: неужто вас, словака, человека большой воли и далеко не глупого, устраивала должность лакея в немецком доме?
У пана Кашпара покраснел лоб. Он всегда краснел, начиная с широкого и упрямого лба, затем краснело обычно бледное и слегка обрюзгшее лицо. Так он краснел в гневе. Но сейчас — Александр Пантелеймонович прекрасно разобрался в этом — кровь бросилась в голову не от гнева. Они сидели друг против друга, представители двух миров, и разделял их только грубо сколоченный стол из неструганых досок. Со стороны казалось, что они ведут дружескую беседу. Кашпар сидел, закинув ногу за ногу, а Зорич сплел на столе тонкие пальцы и ждал ответа.
— Из двух зол, пан офицер, выбирают меньшее, — криво усмехнулся Кашпар. — А с «лакеем» вы немного перегнули… — Он был уязвлен. — И это могут подтвердить люди, работавшие у меня, — заключил Кашпар.
— Что ж, можно спросить и людей, — согласился командир отряда и приказал ввести в землянку Любомира Павлинду.
Зорич усадил обувщика против его недавнего хозяина.
— Ваш рабочий? — спросил Зорич.
Кашпар молча кивнул, пристально всматриваясь в бледное лицо парня. Его появление в партизанской землянке явно было неожиданным.
— Судруг Павлинда, — сказал командир отряда, — вот пан Кашпар уверяет нас, что он относился к своим рабочим, как отец родной, и больше всего на свете любил Словакию. Что можете сказать вы по этому поводу?
Молодой обувщик удивленно переводил взгляд с командира отряда на пана Кашпара.
— Не отцом он нам был, а отчимом, да еще злым отчимом, — наконец сказал Павлинда.
–
Жизни от него не было! — все более распаляясь, продолжал обувщик. И, повернув свое пылающее гневом лицо к бывшему хозяину, Любомир со злорадным удовлетворением спрашивал: — А помните, пан Кашпар, как вы натравливали нас, своих рабочих, на патриотов, поднимавших голос против гитлеровцев? «Теперь наша дорогая родина спасена! — говорили вы, когда немцы вторглись в Словакию. — Кто, — говорили вы, — не в нашей гвардии, не гардист, значит тот коммунист — враг свободной Словакии».