Смерть и золото
Шрифт:
– Он больше не хочет, чтобы я ему помогал, – недовольно сказал Грегориус. – Говорит, что теперь хорошо понимает, как надо играть.
– Скажи ему, что у него природный дар. – Гарет прищурился от дыма, поднимавшегося вверх от его сигарки, зажатой в углу рта. – Скажи, что он прямо сейчас может идти играть в любом игорном доме Монте-Карло.
Рас улыбнулся в ответ на такой комплимент и радостно закивал, но затем нахмурился и сосредоточился, ожидая, когда Гарет откроет свои карты.
– Есть здесь дамские угодники? – невинно осведомился Гарет, выкладывая на перевернутый патронный ящик, что стоял между ними, даму червей, и рас закудахтал от удовольствия и тут же схватил эту карту. Потом стукнул по ящику, как аукционер,
– Боже ты мой, он меня всухую сделал! – Лицо Гарета сморщилось в весьма убедительной гримасе полного уныния, а рас закивал, подмигнул и что-то забормотал.
– Как поживаете? – тоном триумфатора осведомился он, а Гарет решил, что рождественская индейка уже набрала достаточно жира и пришла пора ее потрошить.
– Спроси своего уважаемого дедушку, не желает ли он сыграть на интерес, по маленькой. Предлагаю Марию Терезию в качестве ставки. – И Гарет показал большую серебряную монету, зажав ее между большим и указательным пальцами.
Ответ раса был положительным и весьма обнадеживающим. Он позвал одного из телохранителей, который вытащил из своей пышной шамма огромную суму из львиной шкуры и открыл ее.
– Аллилуйя! – выдохнул Гарет, увидев в глубинах сумы сверкание золотых соверенов. – Вам сдавать, старина!
Сдержанное достоинство аристократа, с которым граф держался, было скопировано с обычного поведения самого дуче – этакая величественная осанка человека, рожденного повелевать. Его темные глаза метали молнии, голос звенел так, что его самого пробирали по спине мурашки.
– Вы крестьянин, плебей, рожденный в уличной канаве! Меня поражает, что подобная личность сумела подняться до такого чина, как майор! Личность, подобная вам, – и правая рука графа взлетела в обвинительном жесте с указательным пальцем, выпрямленным и выставленным как дуло пистолета, – ничтожество, выскочка! Я сам виноват, что оказался столь мягкосердечным и доверил вам такой пост. Я полагал, что могу вам доверять. Да, я сам виноват. Именно по этой причине я до сего времени смотрел сквозь пальцы на ваше наглое поведение и назойливость. Но сегодня вы перегнули палку, Кастелани. Вы отказались исполнять прямой приказ вашего полковника перед лицом неприятеля. Этот факт я игнорировать не могу! – Граф сделал паузу, и тень сожаления мимолетно скользнула в его взгляде. – Я вполне способен на сочувствие, Кастелани, но я солдат! И не могу, хотя бы из уважения к славному мундиру, который ношу, не обращать внимания на ваше возмутительное поведение. – Он снова помолчал, задрал подбородок, и в его глазах замелькали искры ярости. – За такое полагается расстрел, Кастелани! И так оно и будет. Пусть ваша смерть послужит примером для остальных. Нынче же вечером, перед самым закатом, вас выведут перед построенным в каре батальоном, сорвут с вас награды и знаки различия, все благородные знаки вашего чина, после чего вы получите то, что заслужили, – встанете перед стволами расстрельной команды.
Это была длинная речь, но граф обладал тренированным голосом, и закончил он ее, широко раскинув руки в весьма драматическом жесте. Он так и стоял в этой позе, завершив свои разглагольствования, и любовался собой, с чувством глубокого удовлетворения глядя на свое отражение в огромном зеркале, установленном прямо перед ним. Он был один в палатке, но ощущал себя так, словно стоял перед бешено аплодирующей аудиторией. Потом резко повернулся, направился к выходу и отдернул полог палатки.
Часовые вытянулись в струну, и граф рявкнул:
– Немедленно вызовите сюда майора Кастелани!
– Слушаюсь, мой полковник! – ответил один из часовых, и граф опустил полог.
Кастелани явился минут через десять и четко отдал честь, встав у входа в палатку.
– Вы меня вызывали, полковник?
– Мой дорогой Кастелани! – Граф встал из-за стола; снежно-белые зубы при улыбке резко контрастировали
Альдо Белли был в достаточной мере реалистом, чтобы понимать, что без Кастелани с его профессионализмом и огромным опытом командования батальоном вся эта масса вооруженных людей просто развалится на части как плохо приготовленное суфле или, что еще более вероятно, как взорванная скала обрушится прямо ему на голову. Вынеся майору «смертный приговор», граф испытал некоторое облегчение, и теперь был настроен по отношению к нему вполне благожелательно.
– Присаживайтесь, – сказал он, указывая на складной стул возле стола. – Вон там сигары, в коробке с увлажнителем. – Он по-отечески улыбнулся. – Я просил бы вас прочитать этот рапорт и подписать его – вон там, внизу, я оставил для вас место.
Кастелани взял со стола пачку бумаг и стал читать, хмурясь как бульдог и беззвучно шевеля губами. Через несколько минут он поднял на Альдо Белли удивленный взгляд.
– Мой полковник, я сомневаюсь, что там было сорок тысяч дикарей, которые на нас напали.
– Ну, это смотря на чей взгляд… Было темно. Никто никогда и не узнает, сколько точно их там было. – Граф отмел это возражение с ласковой улыбкой на губах. – Это неофициальная прикидка. Читайте дальше. Увидите, как высоко я оценил ваше поведение в этой схватке.
Майор продолжил чтение и начал бледнеть.
– Полковник, противник потерял сто двадцать шесть человек убитыми, а вовсе не двенадцать тысяч шестьсот…
– Ах, это я просто ошибся, майор. Я исправлю цифры, прежде чем отсылать рапорт в штаб.
– Полковник, вы даже не упомянули о том, что у противника имеется бронированная машина.
И граф нахмурился – впервые с начала этого разговора.
– Бронированная машина? Кастелани, вы, наверное, имеете в виду санитарную машину?
Встречу с этим странным броневиком граф предпочел бы вообще забыть, решив, что так оно будет лучше. Столкновение не принесло лавров никому, и ему самому в особенности. Упоминание о нем внесет лишь раздражающий диссонанс в его роскошный рапорт.
– Это вполне нормально, что у противника имеется какой-то медицинский транспорт. Не стоит об этом упоминать. Читайте дальше! Caro mio, там увидите, что я представил вас к награде!
В полдень генерал де Боно созвал офицеров своего штаба на совещание с целью обсудить готовность экспедиционной армии к началу вторжения в горные районы Эфиопии. Такие совещания он проводил каждую неделю, и офицерам штаба не понадобилось много времени, чтобы понять, что в обмен на действительно роскошный обед (а шеф-повар генерала имел высокую международную репутацию) от них требовалось представить генералу веские причины, которые он, в свою очередь, мог бы представить дуче, в силу которых начало наступления следовало отложить. Штабные офицеры давно уже прониклись духом этой игры, и некоторые их предложения были поистине вдохновляющими. Однако даже их богатое воображение начинало давать сбои и впустую сотрясать воздух. Генеральный инспектор медслужбы армии в порядке эксперимента отметил наличие одного явного случая гонореи, полученной каким-то пехотинцем, осторожно назвав его «подозрением на оспу», и написал очень хороший и пугающий рапорт о возможном возникновении эпидемии, однако генерал не был уверен, можно ли использовать этот сомнительный предлог. Им требовалось нечто более внушительное. Именно это они и обсуждали за сигарами и ликером, когда дверь в обеденный зал распахнулась и к столу быстро направился капитан Креспи. Лицо его пылало, глаза дико вращались, сам он был настолько возбужден, что над столом тут же воцарилось напряженное молчание, заставив замолчать всех самых старших офицеров армии, на тот момент слегка пьяных.