Смерть инквизитора

Шаша Леонардо

— Поздравляю, — иронически процедил он. — Вас должны были бы назначить епископом in partibus infi-delium… [61]

— Почему? — поинтересовался кто-то.

— Насколько мне известно, у капеллана Веллы немалые заслуги: он обратил сицилийских мусульман в христианство и даже заставил их вести себя по-христиански.

Действительно, дон Джузеппе в первых своих опусах, которые монсеньор Айрольди усердно распространял, не очень-то следил за тем, чтобы его мусульмане вели себя согласно правилам и предписаниям Корана; они у него манкировали и молитвами, и омовениями, и дележом добычи. Но с этого момента

арабы «Сицилийской хартии» истово молились, совершали омовения, делили добычу; монсеньор Айрольди стоял у Веллы над душой с Кораном в руках и за малейшее пренебрежение верой строго взыскивал — требовал отчета, совсем как у прихожанина на исповеди: правда ли, что ел скоромное в пятницу или не соблюл поста. Смех, да и только. Но этот Грегорио — сущее наказание. Даже взялся изучать арабский специально ради того, чтобы разоблачить дона Джузеппе. «Спрашивается, какое тебе дело? — мысленно выговаривал ему дон Джузеппе. — Я что, кусок хлеба у тебя изо рта вырываю? Приходи ко мне и с глазу на глаз без утайки скажи: ты затеял аферу, на которой можно хорошо заработать, я хочу войти в пай… А я тебе отвечу: прекрасно, давай действовать заодно, барыш пополам… Так нет же, сам не ест и другим не дает; собака на сене, шелудивая, паршивая, бешеная собака на сене, вот ты кто!»

61

В землях басурманских (лат.); игра слов: infidelium — нечестный и нечестивый.

VII

Весь город, от рыбака из Кальсы до князя Трабиа, возмущался и негодовал; как личное оскорбление было воспринято скандальное известие о том, что маркиз Караччоло поселил у себя в доме певицу Марину Бальдуччи.

— Что ему, мало было дам из общества?! — иронически вопрошал дон Саверио Дзарбо, широким жестом обводя Приморский бульвар и парк «Флора», в этот час наполненные женским щебетаньем.

Те, у кого в это время по бульвару или в парке прогуливались жена или сестра, либо сделали вид, что не слышали слов дона Саверио, либо демонстративно удалились. Дон Саверио ухмыльнулся.

— Вы взяли такой тон, что вас в пору вызвать на дуэль, — тихо сказал ему Джованни Мели.

— Разве я называл имена или обозвал кого-нибудь рогоносцем?

— Хуже. Вы имели в виду всех.

— А вы? Разве вы в своих стихах кого-нибудь щадите? — И он продекламировал:

Всё по-французски ныне:

Ревнивых нет в помине,

Привольное житье!

Мое — твое, твое — мое…

— В стихах — другое дело…

— В прозе ли, в стихах ли, рога остаются рогами.

— Однако вы рассуждаете по старинке, разрешите заметить.

— Но ведь и вы тоже?

— Наверное, оттого, что мы с вами не женаты, — рассудил Мели.

— Тонко подмечено! — рассмеялся дон Саверио.

В том углу Приморской площади, где обычно происходило «дворянское собрание», они остались одни; колкие намеки дона Саверио обычно всех распугивали.

— Да, видимо, причина действительно в том, что ни у вас, ни у меня нет жены, — повторил Меди.

— Так что, в сущности, наше с вами моральное чистоплюйство насквозь фальшиво, не так ли? — лукаво спросил дон Саверио. — Если есть рогатые мужья, то лишь потому, что мы с вами любим забавы… Ведь не станете же вы отрицать, что не прочь позабавиться?

— Я к этим вещам отношусь иначе…

— Иного отношения быть не может: или женщина ваша, или лучше не смотреть в ее сторону. Если вы меня убедите, что воспетые вами уста где-нибудь в укромном уголке парка не целовали, а к родинке на груди некоей синьоры даже не прикоснулись, я скажу: несчастный вы человек!

Мели вздохнул.

— Не думайте, что я вызываю вас на откровенность, — продолжал дон Саверио. — Мне достаточно знать, что у вас есть зубы и аппетит, чтобы не пренебрегать лакомствами, которые посылает вам судьба… Мне этого вполне достаточно, чтобы восхищаться вами как поэтом и уважать как человека.

— У вас представление о поэзии, как о торговле зерном…

— Вы правы, я о ней особого мнения, но, зная вас… — расхохотался дон Саверио. Рассмеялся и Мели.

— Я шучу, — предупредил дон Саверио.

— Знаю, — откликнулся Мели, доподлинно знавший, что тот не шутит.

Розовые, золотистые предвечерние краски меркли. Подул ветерок. Звуки оркестра, расположившегося на возвышении, создавали особый настрой чувств.

— Настрой чувств! — саркастически воскликнул дон Саверио, забыв, что слова эти пришли в голову ему первому и что перед тем, как произнести их вслух с оттенком презрения, он проговорил их и так и сяк мысленно. — Ох уж эти мне чувства! Чувствовать, видите ли, способны все: бабы, рогоносцы, жандарм, тюремщик, палач, маркиз Санта Кроче и залетный воришка, уж не говоря о деревенском мужлане, пастухе и рыбаке — из этих «чувства» так и прут…

— А вы?

— Я? — обиделся дон Саверио. — Что я? Вы хотите знать, свойственна ли мне чувствительность? Ни капли, нисколечко. Все это чистейшая белиберда.

В это время мимо проходил дон Джузеппе Велла. Дон Саверио решительно его окликнул:

— Скажите, аббат Велла, у вас есть чувства?

Дон Джузеппе вздрогнул от неожиданности, подошел.

— Я не аббат, — поправил он.

— Нет — так будете, друг мой, будете, будете! — заверил его дон Саверио.

— Благодарю вас… Я ищу монсеньора Айрольди.

— Его пока не видно, — сказал дон Саверио, — появится с минуты на минуту. Посидите пока с нами… Мы тут рассуждали о чувствах; каковы ваши соображения на сей счет?

— Даже не знаю, что вам сказать… — пробормотал дон Джузеппе.

— Вопрос яснее ясного: есть у вас чувства или нет? Ощущаете вы в себе нечто такое, что проповедует, в угоду моде, даже наш аббат Мели?

— Я тоже не аббат, — уточнил Мели.

— Но уже тянете на аббата, — заверил его дон Саверио и снова обратился к Велле: — Так снисходит на вас иногда чувство или нет?

— Н-нет, я ничего не чувствую, — ответил Велла.

— Давайте возьмем такой пример: при виде красивой женщины что в вас пробуждается — волна чувств или?..

Недоговоренное «или» повисло между ними как лукавый зигзаг. Аббат рассмеялся.

— Но ведь я… — начал было дон Джузеппе смущаясь.

— Знаю, знаю: вы священнослужитель. Но вы одновременно мужчина, а я сейчас разговариваю с вами как мужчина с мужчиной. Не можете же вы не знать, что будут делать немного погодя в кустах и под деревьями парка «Флора» в эту безлунную ночь дамы и господа, которые пока что лакомятся мороженым и толкуют о нарядах, парикмахерах и шиньонах… Знаете, что здесь начнется?

— Интересно, что же здесь начнется? — полюбопытствовал Франческо Паоло Ди Блази из-за спины дона Саверио; он подошел в сопровождении барона Поркари и дона Гаэтано Яннелло. Дон Саверио пригласил их сесть.

— Итак, что же здесь все-таки начнется? — не унимался Ди Блази.

— Вот и я говорю: что будет происходить с наступлением темноты под деревьями «Флоры»?

— Междусобойчики! — сострил барон Поркари.

— А может, и кое-что похуже! — добавил Яннелло.

— Не хуже, а лучше, — поправил его Мели.