Смерть инквизитора
Шрифт:
III
— Вашему преосвященству повезло, — сказал маркиз Джерачи, — вы арабский кодекс обнаружили. Но вот вопрос: как быть ученым, которые завтра пожелают воссоздать историю святой инквизиции в Сицилии?!
— Найдутся, наверное, какие-нибудь документы в других местах, в личных архивах, — отозвался немного озадаченный монсеньор Айрольди.
— Ваше преосвященство сами изволили мне говорить, что это далеко не одно и то же. Сжечь архив священного трибунала — какой огромный, невозместимый урон! Бог знает сколько времени понадобится, чтобы обнаружить разрозненные документы, собрать их воедино… Что до дневников… Тоже
— А что прикажете делать, милейший? После драки кулаками не машут. Таков был каприз нашего вице-короля.
— Если даже вы считаете, что это был каприз, значит, правильно его прозвали Штафиркой.
— Ш-ш-ш… — приложил палец к губам монсеньор, дескать, не дай бог, кто-нибудь услышит.
— А мне на него… простите за выражение, ваше преосвященство… и на него самого, и на его присных, и на его соглядатаев. Я привык называть вещи своими именами: то, что вы, ваше преосвященство, именуете капризом, я считаю преступлением. Подумать только: сжечь архивы святой инквизиции! Просто так, за здорово живешь, спалить документы многовековой давности! Три века истории — насмарку! А ведь это — достояние нации, богатство, принадлежащее всем, и нашему сословию в первую очередь…
— «Deus judica causam tuam» [58] .— Адвокат Ди Блази иронически процитировал девиз иезуитов, который вице-король самолично распорядился стесать с фронтона дворца Стери.
Маркиз недобро глянул на адвоката.
— Хотелось бы знать, — продолжал он, все более распаляясь, — как мог архиепископ позволить, чтобы и его втянули в эту историю, как он мог присутствовать при подобном безобразии?!
— Почему «безобразии»? Маркиз Караччоло хотел этим сказать нам, предупредить нас всех, что наступают новые времена и что есть в нашем прошлом кое-какие вещи, с которыми следует поступать как с отрепьем, оставшимся от заразного больного, — предавать огню, — возразил Ди Блази.
58
Бог тебе судья (лат.).
— А насчет его высокопреосвященства… Что тут скажешь? Ди Блази прав, времена действительно меняются, — заметил монсеньор Айрольди.
— Некий д’Аламбер, — вступил в разговор князь Кат-толика, — напечатал в «Меркюр де Франс» письмо — сочинение нашего Штафирки. Можно лопнуть со смеху! Штафирка, видите ли, прослезился, когда статс-секретарь огласил декрет об отмене привилегий. Кто-нибудь заметил, чтобы он плакал?
— Меня там не было! — гневно отмежевался маркиз.
— А я был, — сказал Ди Блази, — и могу засвидетельствовать, что вице-король действительно очень разволновался. Впрочем, я тоже.
— Непременно достану этот номер «Меркюр де Франс», — пообещал князь Каттолика, с презрением глядя на Ди Блази и обращаясь к маркизу Джерачи, — и дам вам почитать. Курам на смех, ну просто курам на смех…
Князь, продолжая смеяться, пошел было прочь, но передумал, вернулся и подхватил маркиза под руку:
— Можно вас на минуточку?
Маркиз досадливо фыркнул; во взгляде его была мольба о поддержке, но никто ей не внял, и он последовал за князем.
— У маркиза зуб на вице-короля, — объяснил монсеньор Айрольди сидевшему рядом с ним дону Джузеппе Велле. — Его лишили некоторых титулов, как-то: первого графа Италии, первого владетеля обеих Сицилий, князя Священной Римской империи… А без титулов жизнь не жизнь.
Когда повеяло бодрящим ветерком злословия, Джованни Мели, казалось дремавший в кресле, встрепенулся. Изобразив на лице участие, словно он и впрямь разделял огорчение князя Каттолики, он сказал:
— А бедняга князь? С таким трудом добился в Неаполе отсрочки долгов на полгода, так нет же, вице-король настаивает, чтобы платил немедля! Действительно, что за времена! — И Мели опустил глаза, чтобы скрыть под веками вспыхнувшую на миг насмешку; когда он снова их поднял, взгляд был невиннейший. — А уж с бедным князем Пьетраперциа и вовсе бог знает что делают: ни за что ни про что засадили в Кастелламаре, ну просто ни за что ни про что! Подумаешь, приютил убийц… Где это видано, чтобы человека благородных кровей за такую мелочь сажали в тюрьму?
— Неслыханно! — подхватил проходивший мимо и уловивший лишь последнюю фразу дон Винченцо Ди Пьетро.
— Дворянство! Соль сицилийской земли! — декламировал Джованни Мели.
— Вы совершенно правы! — обрадовался дон Гаспаре Палермо.
— Где дворянские привилегии, где свобода Сицилии?! — горячился дон Винченцо.
— Какая именно свобода? — спросил адвокат Ди Блази.
— Уж конечно, не та, что на уме у вас! — сухо отпарировал дон Гаспаре.
— Равенство! — с издевкой произнес дон Винченцо и, откровенно паясничая, процитировал: — «Неравенство людей противоречит здравому смыслу…» Здравому смыслу, видите ли! Совсем ума лишились!
Адвокат Ди Блази сдержался, хотя намек на его статью пятилетней давности задел его и потому, что тон был грубый, ернический, и потому, что сам он в ней разочаровался, жалел, что напечатал: статья была расплывчатая, в чем-то даже наивная, не достигавшая цели.
— Вам, видимо, кажется более убедительным сочинение дона Антонио Пепи, доказывающее, что неравенство заложено в самой природе людей? — с иронией спросил Ди Блази.
— Если дон Антонио Пепи действительно написал, что люди неравны, то я с ним согласен! Хотя сам я, между нами будь сказано, все эти опусы употребляю только для подтирки.
— И правильно делаете! — воскликнул Мели с таким неподдельным восторгом, что дон Винченцо даже насторожился: было в этом чрезмерном энтузиазме что-то подозрительное, какая-то ядовитая подковырка. Недаром он твердил, что все они, бумагомаратели, одним миром мазаны.
К счастью, подошло время садиться за стол, а точнее, за карты, и гости разбрелись по залам, где слуги уже приготовили все необходимое. Дон Гаспаре и дон Винченцо удалились.
— Послушайте! — сказал Мели, решив сменить объект своего любимого занятия — подтрунивания над ближними. — Дон Розарио Грегорио мелет черт знает что: будто вы по-арабски ни бум-бум и сочиняете кодекс на пустом месте…
Велла вздрогнул от неожиданности, но тотчас взял себя в руки и холодно возразил:
— А почему бы ему не сказать мне это в лицо? Я бы ему доказал, что он ошибается. Такой ученый человек… Как бы он мог мне помочь! Вместо того чтобы сеять рознь злословием, не лучше ли было бы соединить наши усилия, работать вместе? Видит бог, как мне трудно, как я мучаюсь… — Последние слова он произнес поистине патетически, со слезой в голосе.
— Вот какой он покладистый, наш капеллан! — сказал, обращаясь к Мели, монсеньор Айрольди. — Золотой человек, терпеливый, скромный…