Смерть инквизитора
Шрифт:
Адвокат Ди Блази стоял почти в самом конце. Вице-король осведомился, как идет работа над рескриптами, но ответ слушал рассеянно. На прощанье с улыбкой, доверительно Караччоло сказал:
— Быть сицилийцем — задача не из легких.
ЧАСТЬ ВТОРАЯ
Его наисвятейшему Королевскому Величеству.
Было предначертано свыше, чтобы именно в счастливейшую эпоху Вашего Правления, о Сир, появились бы на свет преданные забвению драгоценные памятники сицилийской истории и, будучи переведены на итальянский язык, осветили бы и прояснили то, что дотоле пребывало в безвестности, подвергалось сомнению. Не было у нас гражданской и военной истории всего того периода, когда Сицилия находилась под властью сарацинов; лишь благодаря удачному стечению обстоятельств, Вашему Величеству хорошо известному, в Библиотеке Вашего Королевского Монастыря Сан-Мартино обнаружен был Арабский Кодекс, в коем содержится точное изложение того, что произошло в мирное и в военное время, и благодаря коему нам теперь открылась Сицилийская История двух, а то и более веков. Однако
Завершив в наилучшем виде, в меру своих скромных сил, перевод на итальянский язык сан-мартиновского Кодекса, который был светлейшим монсеньором Айрольди со своей стороны весьма и весьма обогащен и снабжен научными примечаниями, приступил я к еще одному труду — к переводу на итальянский язык с арабского другого Кодекса, который я Вашему Величеству сейчас и направляю и который уделил мне от щедрот своих Мухамед Бен-Осман Махджья; на пути своем из Неаполя (где Ваше Величество изволили принимать его в качестве посла императора Марокко) он пробыл здесь несколько месяцев, сердечно ко мне привязался и по возвращении на родину стал со мной без лишних церемоний переписываться. Благодаря ему я располагаю теперь многими листами, коих не хватало в сан-мартиновском Кодексе; от него же получил я и разные пояснения касаемо истории арабов, множество медалей, замечательно ее иллюстрирующих, а главное — ценнейшее, что есть в данном Кодексе, — все деловые письма, которыми на протяжении сорока пяти лет обменивались султаны Египта со знаменитым Роберто Гуискардо, Великим Графом Руджиеро, а также сыном его, носившим то же имя, основавшим впоследствии сицилийскую монархию и ставшим первым королем Сицилии.
Грандиозными, весьма значительными показались мне сведения, содержащиеся в этом Кодексе, о Сир, как только приступил я к переводу первых страниц его; но, не доверяя собственному мнению, решил я представить их на высочайший суд князю Караманико, достойно здесь, в Сицилии, Вас, Ваше Величество, представляющему; определив ценность труда по достоинству, князь Караманико, известный покровитель словесности, призвал меня сие дело завершить; и коль скоро я, не без трудностей, довел его до конца, представляется мне, что не напрасно я употребил на него столько времени и что польза, от сего труда проистекающая, будет мне лучшей наградой.
Оставалось одно: смиренно представить Вашему Величеству арабский подлинник и перевод мой на язык итальянский в том виде, в каком он вышел из-под моего пера; именно сей долг я сейчас и исполняю. Вы, Ваше Величество, меня бы осчастливили, если б соблаговолили уделить от драгоценных забот своих о благе двух благоденствующих королевств несколько минут и взглянули бы высочайшим оком на мой Кодекс и прочитали бы в нем, как два знаменитых героя, Роберто и Руджиеро, после кровопролитнейшей из войн замирились с султаном Египта. Как, уладив дела внешние, обратились к внутренним, стали править своими землями, диктовать народам первые законы, расчлененные на множество статей, каждая из коих зиждилась на принципах незыблемости государства и благоденствия подданных. Одновременно занялись они внедрением новых ремесел — в первую голову шелкопрядения, — для чего выписывали из Египта умелых мастеров, щедро их вознаграждали и опекали бесперечь. Бросится Вам в глаза, Ваше Величество, в этом Кодексе, с какой прозорливостью и осмотрительностью решались дела норманнского государства в Совете, ими учрежденном, и с какой настойчивостью были в этот начальный период их правления все их распоряжения направлены на то, чтобы содействовать успехам нарождавшейся нации. Как умело отобрали они те части франкской конституции, кои решили присовокупить к некогда введенной мусульманами в Сицилии и в остаточном виде еще существовавшей, откуда и берет начало свод законов, ставший основой сицилийской государственности; а коль скоро большая часть их соблюдается по сию пору, то, на мой взгляд, в свете данного Кодекса понимание их и применение намного улучшится.
Но самые большие надежды свои на то, что сей Кодекс покажется Вашему Величеству достойным Вашего августейшего покровительства, я, о Сир, связываю с тем, что в нем обширно представлены Высочайшие права Королевского Дома; в обоих законодательствах, в нем заключенных, а особливо во втором из них, перечислено все, что отведено было для всеобъемлющего и неприкосновенного монаршего владения. Прямое и повсеместное право владеть всеми церквами королевства и право избирать Епископов твердо закреплены в нем за особой короля и беспрекословно, постоянно должны в жизнь претворяться. Жестокий спор о владении славным городом Беневенто и многие другие тяжбы подобного рода, так же как многочисленные исторические материи: скажем, о происхождении Руджиеро или о титулах герцога и Великого Графа, присвоенных первый — Роберто Гуискардо и второй — самим Руджиеро, — на основании данного Кодекса будут отныне и впредь трактоваться более успешно и к вящему достоинству Вашего Королевского Дома.
Речь моя могла бы этим не ограничиться, пожелай я перечислить все, что есть ценного в произведении, вызвавшем любопытство и большие ожидания как у подданных Вашего Величества, так и у чужеземцев; но я предоставляю сей важный труд другим, более опытным изыскателям. Позвольте мне, Ваше Величество, сделать лишь одно почтительное примечание, а именно что сей драгоценный подлинник мне для работы более не требуется, а посему я желал бы передать его в дар Королевской Библиотеке, дабы, в случае если кто-либо из ученых мужей пожелает сделать сверку того или иного пассажа или пристально изучить весь мой перевод, Кодекс был бы под рукой и в то же время хранился бы в безопасности, дабы, упаси господь, опять не затерялся и не предан был забвению. Сверх того, да будет мне позволено добавить, что многотрудными усилиями собрал я весьма многочисленную коллекцию арабских монет и сосудов — в Европе, льщу себе мыслию, уникальную; коллекцию эту я продолжаю преумножать и, как только закончено будет печатание настоящих двух томов, коим я занят покуда неотрывно, приступлю тогда к публикации материалов о Куфийском Музее — это весьма может пригодиться ученым для освещения различных исторических эпох, пережитых обоими Королевствами, а также другими — Испанией, Африкой, империями Азии, а также для того, чтобы познать, какого уровня развития достигли ремесла и искусства в те давние времена. Создание столь уникальной коллекции, признаюсь, стоило мне больших усилий; ради приобретения новых экспонатов я вынужден был отказывать себе во многих житейских удобствах; при всем том я бы не достиг подобных результатов, если бы не любезная поддержка моих друзей в Марокко и если бы здесь не помогал мне секретарь правительства Сицилии Д. Франческо Карелли, человек весьма обходительный, к тому же большой эрудит и неутомимый исследователь, коего я имею честь считать своим другом, каковым он является не токмо по отношению ко мне, коего он охотно привечает, но ко всем, кто трудится на ниве науки и искусства. Да поможет мне Всевышний в моих начинаниях и перво-наперво да хранит Он ваши благоденствующие Королевства и Вас, Ваше Величество, в здравии и счастии, вместе с Ее Величеством и всей Королевской Фамилией!
Верноподданнейший Ваш Джузеппе Велла
ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ
I
Кортеж открывал кавалерийский эскадрон. Между двумя шеренгами алебардщиков, по самой середине дороги, медленным шагом, безо всякого выражения на лице маршировал начальник гарнизона; за ним шли дворяне, одетые, так же как и он, во все черное, — около тысячи человек, безуспешно старавшихся шагать в ногу, держать равнение. Далее следовал пехотный батальон и военный оркестр; медные трубы исторгали душераздирающие звуки похоронного марша, от которого у лавочников и у простого люда переворачивалось нутро. За пехотным батальоном шли конгрегация Белых монахов, конгрегация Милосердия и конгрегация Мира; приютские дети — подкидыши и сироты; капуцины, бенедиктинцы, доминиканцы, капитул и клирики городского собора; заунывный хор певчих с зажженными свечами в руках; далее следовала дворцовая гвардия и слуги с траурными повязками: двое несли шкатулки с гербами князей д’Акуино, один — черную, другой — алую. На некотором расстоянии шел главный кавалергард, держа на вытянутых руках, словно на подносе, шпагу; вслед за ним верхом на коне ехал адъютант вице-короля.
В гробу под покрывалом из золотого шелка лежал дон Франческо д’Акуино — князь Караманико, вице-король Сицилии; он был похож на полуопорожненный бурдюк, поверх которого положили восковой символ — сложенные крест-накрест руки — и к которому приставили носатую, как у карнавальной маски, голову. Гроб несли и окружали монахи всех трех благородных орденов. Сразу за гробом шли князь Трабиа, по титулу — второй человек в королевстве, и претор со своим сенатом и служащими. Потом — снова кавалерия, за ней — полк швейцарцев и кареты — дворцовые и сенатские. Замыкали шествие четыре породистых скакуна, накрытых черными попонами; их вел под уздцы конюший. В прежние времена по окончании траурной церемонии лошадям вскрывали вены. Народ прикидывал, во сколько такие добрые кони встали, и жалел их: никто не знал, что на сей раз поступят разумнее — лошадей пощадят.
Январский день был по-летнему теплый. Князь Карманико уходил с еще большей помпой, чем явился. Его долгое, почти десятилетнее правление, начавшееся, после назначения Караччоло министром в Неаполе, в караччоловском напористом стиле — правда, с поправкой на строгое соблюдение этикета и любезность манер, — постепенно свелось к апатичной покорности прежним порядкам, к соблюдению стародавних обычаев. Короче, ничем, пшиком кончилось правление князя Караманико — и для него самого, и для сицилийского народа. Уяснить себе эту истину вице-король уже не мог, а сицилийский народ еще не дорос до того. В день похорон весь город оделся в траур; и высшее сословие, и низы питали пристрастие к пышным зрелищам и искренне сожалели о том, что ушел человек, умевший ладить со всеми. И поскольку в мире было неспокойно, все бурлило, клокотало, то поползли слухи, будто вице-король стал жертвой этого неспокойствия, будто доброго князя Караманико отравили — по причине некоей слабости, которую он питал к французам или же королева питала к нему.
Что до аббата Веллы, если бы солнце не припекало ему затылок — укрыться, шагая в процессии, было негде, — то жив вице-король или почил в бозе, ему от этого не было бы ни тепло ни холодно; гадать, от чего он скончался — от болезни ли печени или яда, — Велла предоставлял другим. Ему хватало своих забот. Впереди покачивалась сплюснутая, тяжелая, как воронье гнездо, голова его врага и преследователя — каноника Грегорио.
Все болезни, все напасти, что, по слухам, могли быть причиной смерти дона Франческо д’Акуино, — желчно-каменную болезнь, рак, яд — Велла призывал на голову каноника Грегорио. И французов с их революцией тоже: от нее на границе Королевства Обеих Сицилий, на стечении вод соленых и святых, все полыхало огнем, как в августовскую жару — деревенские изгороди. Революцию дон Джузеппе считал благом потому, что она во Франции заткнула рот этому де Гиню, высказавшему сомнение в подлинности «Сицилийской хартии».