Смерть инквизитора
Шрифт:
— Профессор Тыхсен — крупный ориенталист, но…
— Так он не обманщик?
— Он не обманщик, но…
— Вы хотите сказать, что знаете больше, чем он?
— Вовсе нет, но…
— Вы хотите сказать, что я его ввел в заблуждение?
— Пожалуй… Да.
— Стало быть, я знаю больше, чем он?
— Нет.
— Он — больше, чем я?
— Да, но…
— Он знает больше, чем я, и все же мне удалось ввести его в заблуждение… По-вашему, это вероятно?
Это выглядело невероятным. На лицах пятерых председательствующих было написано, что они в такую вероятность не верят. В глубине зала зааплодировали.
— Оставим
— Вы полагаете, что он согласится с вашим?
— Да.
— Стало быть, вы знаете больше, чем он!
— Понимайте как угодно… Лучше давайте поговорим конкретно, с кодексом в руках.
— Давайте! — согласился аббат.
Кодекс лежал на столе. Хагер подошел и раскрыл его.
— Я хотел бы, чтобы аббат Велла, — сказал Хагер, обращаясь к монсеньору Гранате, — показал мне имя Ибрахим бен-Аглаб, которое в его переводе встречается сотни раз.
Монсеньор Граната передал кодекс аббату.
— Вот! — перевернув две-три страницы, ткнул пальцем Велла.
— Но я читаю здесь «Укба ибн Аби-Муайт», — возразил Хагер, расправляя спину, пунцовый от возмущения.
— А кто вам не велит? — с ледяной улыбкой отпарировал аббат.
— Тогда найдите мне другое место, где было бы написано то же имя! — рассвирепел австриец.
Аббат перелистал еще несколько страниц и снова ткнул пальцем.
— «Ан Надр ибн аль-Харит», — прочитал Хагер и закричал: — Ну, знаете, это уже слишком! Сравните, сравните: «Ибрахим бен-Аглаб» один раз написано так, в другой раз иначе. Сравните!
Пять голов склонились над текстом: действительно, значки были разные. Председатели повернули озадаченные лица к аббату.
— У синьора Хагера, — усмехнулся Велла, — к арабской культуре поистине похвальное влечение, но этого мало, нужны многие годы занятий, долготерпение… Уже один его молодой возраст говорит о том, как далек он пока от цели… Его молодости можно позавидовать, но знаниям, увы, нет. Не сомневаюсь, со временем он их накопит, но пока их у него нет… Видите ли, господа, этот кодекс написан мавросицилийскими буквами…
— Никогда, ни от кого — кроме как от вас, разумеется, — ни о каком мавро-сицилийском алфавите я не слыхал.
— Вот видите? Даже не слышали. Ручаюсь, что вам неведомы и разнообразные, бесчисленные варианты начертания куфийских букв.
— Об этом я слышал, это я знаю…
— Тогда почему же вы удивляетесь, что имя Ибрахим бен-Аглаб пишется то так, то эдак? — по-отечески журил Хагера аббат.
— Перейдем к сверке! — предложил монсеньор Граната, открывая том, содержащий перевод кодекса Сан-Мартино, и обращаясь к аббату: — Если не возражаете, откройте кодекс на двадцать второй странице… Вот, вот, переведите…
Аббат перевел; держался он с поразительной уверенностью; каждое произнесенное им слово точно соответствовало тексту, который монсеньор Граната держал перед глазами.
— Хорошо, довольно! — сказал монсеньор и сообщил Хагеру: — Совпадает, слово в слово.
Хагер хмыкнул.
— Переведите вы! — предложил Велла.
— Прямо с листа?..
— Лучше бы, конечно, совсем без листа! — съязвил аббат.
В зале пересмеивались, а Веллу так и подмывало рубануть с плеча — сделать всем этим обалдуям, друзьям и недругам, настоящий перевод двадцать второй страницы: «Абд аль-Мутталиб нарек его Магометом, потому что привиделась ему во сне серебряная цепь, которая…»
VII
— Сдается мне, что этот Хагер прав, — вдруг заявил адвокат Ди Блази, прервав своих двух дядюшек-бенедиктинцев, с восторгом комментировавших перипетии диспута; Ди Блази вез их в своей карете домой, в Сан-Мартино; они припозднились — в числе ближайших друзей аббата и монсеньора Айрольди были приглашены после диспута отужинать у монсеньора. В этот вечер радость по поводу одержанного триумфа затмевала даже удовольствие от изысканных блюд и старого вина. Ибо победа аббата была и их победой — победой монсеньора Айрольди, поставившего на карту свое имя, вложившего в это дело свои деньги, Джованни Эванджелиста Ди Блази, выступившего в свое время против Грегорио и даже опубликовавшего в защиту Веллы брошюру, и самого Франческо Паоло Ди Блази, который в предисловии к «Pragmaticae sanctiones regni Siciliae» [67] процитировал известный первоисточник.
67
«Чрезвычайные указы Сицилийского королевства» (лат.).
Оба бенедиктинца обратили внимание на то, что племянник весь вечер молчал и был рассеян; правда, они знали, что он после смерти жены, с которой прожил всего два года, и под гнетом постоянной тревоги за больную мать нередко впадал в тоску, становился раздражительным, а порой и несдержанным. Но им в голову не могло прийти, что у него зреет такое несуразное предположение. Они были шокированы.
— Откуда у тебя такая нелепая мысль? — спросил отец Сальваторе. — И это после того, как Велла так наглядно, так блестяще доказал свою правоту!
— Мне подсказал ее мой адвокатский опыт, — ответил Франческо Паоло. — Я столько раз видел, как правда тушуется, а ложь принимает обличье правды… Когда я услышал слова Хагера о том, что он затрудняется перевести с листа фразу из кодекса, я будто прозрел — понял, на чьей стороне истина… И припомнил один незначительный эпизод, почти десятилетней давности… Вернее, это тогда он мне показался незначительным, теперь он многое объясняет.
— Что за эпизод? — заинтересовался отец Джованни.
— Скажи, а как себя чувствует матушка? — перевел разговор на другую тему отец Сальваторе, приписавший подозрительность племянника, его тягу к воспоминаниям тяжелому душевному состоянию, вызванному семейными горестями.
— Как всегда: болеет и все равно хлопочет по дому, заботится обо мне, ведет дела…
— Несгибаемая женщина! — сказал отец Сальваторе.
— Да, что верно, то верно… Но все-таки хотелось бы знать, почему именно тебе закралась такая черная мысль насчет бедного аббата Веллы… Ведь вас связывает десятилетняя дружба, обоюдная теплая привязанностть. Вместо того чтобы радоваться… Видел, на кого стал похож Грегорио? На тухлую рыбу! А ты, в такой момент… Памятник при жизни следовало бы поставить аббату Велле… — Будучи сам рьяным защитником аббата Веллы и сильно недолюбливая Грегорио, отец Джованни воспринял подозрение племянника как прямой выпад против себя.