Смерть инквизитора
Шрифт:
I
«Рим, 16.4.38 XVI
Ваше Превосходительство, прошу Вас принять и выслушать доктора Сальваторе Майорану, которому необходимо с Вами поговорить об участи своего брата — исчезнувшего профессора. Новый след наводит на мысль, что поиски нужно продолжить — в монастырях Неаполя и окрестностей, а может быть, всей южной и центральной Италии. Убедительно Вам это рекомендую. Проф. Майорана являлся в последние годы одной из крупнейших фигур итальянской науки. И если, как мы надеемся, еще не поздно его спасти, вернуть к нормальной жизни и к научным исследованиям, не следует пренебрегать никакой возможностью.
Сердечный привет Вам и счастливой Пасхи.
Ваш Джованни Джентиле».
Это письмо — на бланке Королевского Сената, в конверте с надписью «От сенатора Джентиле — срочно — Его Превосх. сенатору Артуро Боккини — л. в р.» — начальник полиции Боккини получил
Боккини посетителя принял — не исключено, что с раздражением. Успев навести по делу необходимые справки, он, безусловно, сделал вывод, подсказанный ему опытом и профессией: опять двойное безрассудство — со стороны пропавшего и со стороны его родни. Известно ведь: от науки, как от поэзии, до безумия — один шаг; его-то и совершил молодой профессор, бросившись в море, в Везувий или же избрав себе иную, более изощренную смерть. А родственники, как это всегда бывает, когда труп не найден или, обезображенный до неузнаваемости, обнаруживается случайно некоторое время спустя, безрассудно уверовали в то, что он жив. И эта вера их в конце концов угасла бы, если бы всякие безумцы не заявляли, что пропавшего они видели и опознали по верным приметам (которые до встречи с родственниками обычно бывают весьма туманными, а верными становятся как раз под действием их несдержанных, выдающих тревогу расспросов). Вот так же и семейство Майорана неминуемо пришло к мысли, что молодой профессор якобы удалился в монастырь. Убежденные в этом сами, думал, должно быть, Боккини, они сумели без особого труда убедить и Джентиле — философа, которого начальник полиции как такового, впрочем, не воспринимал.
В общем, одних лишь уговоров обследовать монастыри Неаполя и окрестностей, южной и центральной Италии — отчего тогда не заглянуть и в те, что расположены на севере, а также во Франции, Австрии, Баварии, Хорватии? — было достаточно, чтобы сенатор Боккини плюнул на это дело; но к нему имел касательство сенатор Джентиле. О проверке монастырей, однако, не могло быть и речи: пускай родня пропавшего обращается за этим в Ватикан, к папе — их мольбы окажутся наверняка действенней запросов итальянской полиции, итальянского государства. Все, что мог сделать сенатор Боккини, — распорядиться провести еще одно, углубленное расследование на основании свидетельств и косвенных улик, по мнению доктора Сальваторе Майораны доказывавших, что брат его не покончил с собой.
Перо секретаря его превосходительства запечатлело разговор в виде краткого обобщения, предопределившего его дальнейшие последствия. Обобщения поразительного, характерного для деловых бумаг нашей полиции, где то, что можно принять за грамматические и синтаксические погрешности и за отсутствие логики, на самом деле суть приметы особого языка, который содержит намеки, указания и предписания. При рассмотрении данного документа возникает впечатление (истине, безусловно, соответствующее), что от Пол. отд. (Политического отдела?), куда он был отослан, и полицейских управлений Неаполя и Палермо требовалось лишь подтвердить наиболее тривиальное и поспешное предположение: что профессор Майорана покончил с собой. Короче говоря, исход добавочного расследования в нем уже предрешен.
«Объект: Исчезновение (с целью самоубийства) проф. Этторе Майораны.
Синьор Сальваторе Майорана, брат исчезнувшего 26.3. сего года проф. Этторе Майораны, сообщает новые подробности, которые он выяснил у членов этой же семьи.
Поиски, проводившиеся в Неаполе и Палермо при участии Полицейского управления Неаполя, не увенчались ничем. Проф. Майорана отправился из Неаполя с целью совершить самоубийство (как явствует из оставленных им писем), и поэтому предполагалось, что он остался в Палермо. Однако теперь от этой гипотезы приходится отказаться, поскольку в дирекции «Тиррении» обнаружен обратный билет и есть свидетельство о том, что по пути обратно в пять часов Майорана еще спал в каюте парохода. Потом в начале апреля в Неаполе его видела — и узнала, — когда он, двигаясь со стороны Святой Лючии, проходил между Королевским дворцом и Галереей, знающая его медсестра, которая к тому же разглядела и угадала цвет его костюма.
На данном основании родственники, убежденные отныне, что проф. Майорана вернулся в Неаполь, обращаются с просьбой еще раз проверить бланки учета постояльцев в гостиницах Неаполя и провинции (в фамилии Майорана первое «и» передается на письме буквой «j» («и» долгое), вот почему ее могли не найти) и просят неаполитанскую полицию, располагающую ныне фотографией, поиски усилить. Вероятно, можно попытаться выяснить, не покупал ли он в Неаполе начиная с 27 марта оружие».
Бросается в глаза явно ошибочное упоминание о «первом, и“» в фамилии Майорана, где «и» всего одно; но это можно расценить как ляпсус. И тогда: вы только посмотрите, за какие несущественные пустяки цепляется эта безумная родня! Однако слово «угадала», которое следует за «увидела» и относится к цвету костюма, уже не может быть воспринято как описка или ошибка. Тут выражено отношение к показаниям медсестры: говорит, что разглядела, сама же только угадала. Впрочем, предостережение звучит во всей этой «служебной записке»: обратите внимание, на дальнейших поисках настаивают родственники, заметьте, это они собрали свидетельства, мы-то убеждены, что профессор — неведомо где и как — покончил с собой и как «не увенчались ничем» расследования уже проведенные, так ни к чему не приведут и дальнейшие.
Поверх текста «записки» — размашистые торопливые надписи. Первая, фиолетовым карандашом: «Сроч. — обсуд.» Вторая — зеленым: «Сообщить в Пол. отд.: Его Прев, угодно, чтобы поиски были усилены». Под обеими пометами — неразборчивые инициалы. Третья, синим карандашом: «Выполнено» — не подписана вообще. Похоже, что цвета отражают нисхождение по иерархической лестнице: фиолетовый, в котором в ту пору видели признак изысканно-старомодной утонченности (такими чернилами пользовался Анатоль Франс; фиолетовым же, «литургического» оттенка почти все литераторы в 1880—1920-е годы писали то, что в каталогах букинистических магазинов именуется «корреспонденцией»), принадлежал, возможно, самому Боккини (слывшему человеком тонким, без предрассудков и жуиром); зеленым сделал запись некто, попросту угодливо подладившийся к оригинальности начальства, — возможно, секретарь; и наконец, ученическим, чиновничьим синим — уж не глава ли Пол. отд.?
На обороте второго листка — запись чернилами: «Сказано д-ру Джорджи; взял на заметку и принял меры. 23/4. К АКТАМ».
Всего через пять дней после разговора доктора Сальваторе Майораны с сенатором Боккини эти слова — «к актам» — практически кладут разбирательству конец, и дело передается в архив. Позже в досье будет вложено анонимное уведомление (подписанное ознакомившимся с ним чиновником) с пометкой «Рим, 6 августа 1938 г.» (примечательно, что не указан год по фашистскому календарю — для официального документа упущение странное и нешуточное): «К вопросу о деятельности, угрожающей интересам нации: в определенных кругах существует подозрение, что Майорана — ценнейший специалист в области физики и радиотехники, единственный, кто мог бы продолжить исследования Маркони в интересах национальной обороны, — стал жертвой тайного заговора, организованного с целью его устранения [78] *».
78
* Это краткое заявление красноречиво свидетельствует о происхождении и уровне большинства «осведомителей». «Кругами», способными в то время заподозрить, что исчезновение Майораны есть результат «представляющих угрозу для национальных интересов» шпионских интриг, могли быть только самые мелкие чиновники, привратники, лавочники, но уж никак не физики, не дипломаты, не высшие военные или министерские чины. Очень вероятно, что такое подозрение возникло вслед за тем, как о случившемся поведал еженедельник «Доменика дель коррьере», и именно у его читателей.
Цифрой с * помечены авторские сноски. (Прим. ред.)
Анонимный осведомитель, который, очевидно, специализировался на выслеживании «деятельности, представляющей угрозу для национальных интересов», опередил на годы свое время и, как происходит в подобных случаях, наверняка не был воспринят всерьез. К информации такого рода в 1938 году не отнеслись бы серьезно даже германские и американские секретные службы — разве что английские или французские. Для полиции же итальянской это заявление, наоборот, наверно, подвело черту под делом Майораны — настолько ей должна была казаться сумасбродной подобная гипотеза. Итальянцы, правда, сочиняли байки о вовремя совершенных Маркони открытиях, которые могли бы сделать Италию — за неимением, как выяснилось, лучших перспектив — непобедимой в приближающейся, не дай бог, войне. И больше всего их ходило о «луче смерти», в качестве эксперимента пущенном из Рима и поразившем корову на лужайке в окрестностях Аддис-Абебы. Напоминание об этом сохранилось в своеобразной «энциклопедии расхожих представлений фашистского периода», каковою может служить комедия Витальяно Бранкати «Рафаэль».