Смерть как искусство. Том 1. Маски
Шрифт:
– Неужели? Я и не знал, что такие элегантные дамы работают сыщиками. Я к вашим услугам, задавайте свои вопросы, но, ей-же богу, не представляю, что интересного могу вам рассказать. Мы люди мирные, творческие, таких конфликтов, из-за которых можно убить, у нас не бывает. Вы же понимаете, самый острый конфликт я сам могу сгладить, на это я тут и посажен.
– Ну а вообще конфликты бывают? – настойчиво спросила Настя, краем глаза заметив, что Антон достал диктофон, включил его и положил на стол перед собой.
– Конечно, – кивнул Бережной, – постоянно бывают, но они мелкие, как в любом театре и в любом коллективе. Не такие, из-за которых убивают, – повторил он.
– Например, какие?
– Ну, унесенный ключ от гримерки, гвоздик, вбитый в туфли, подмена реквизита или вообще его упрятывание…
– Минуточку, – остановила его Настя. – Пожалуйста, каждый пункт из перечисленного – поподробнее. Я в театре в первый раз, не удивляйтесь, если мне многое покажется
Бережной улыбнулся и весело пояснил, что одна актриса, чтобы напакостить другой, унесла после спектакля ключ от их общей гримуборной с собой, а не оставила на вахте внизу, как положено. На следующий день вторая актриса явилась, как предписано правилами внутреннего распорядка, за тридцать минут до начала первого акта, а ключа нет. И где он – неизвестно. А ей ведь и переодеться надо, и загримироваться. Пока выясняли, где ключ, искали дубликат, прошло время, ей через три минуты на сцену выходить, а она не готова. Костюмеры-одевальщицы костюм на нее натягивали буквально на ходу, в кулисах последнюю пуговицу застегивали, а с гримом она так и не успела и все первое действие думала только о том, как плохо выглядит, – тона на лице нет, глаза не нарисованы, губы не накрашены, прическа не сделана. И главное: во втором акте она не может выйти с другим лицом, сюжет не позволяет. Так и доигрывала спектакль с осознанием собственной некрасивости. Да еще и злость, и невозможность собраться перед первым выходом… В общем, играла она в тот день плохо, так что пакость вполне удалась. А та актриса, которая унесла ключ, на другой день делала кругленькие глазки, била себя в грудь и клялась, что она не нарочно и что чувствует себя ужасно виноватой.
Был случай, когда актер вбил другому актеру гвоздик в сценический ботинок. Аккуратненько так вбил, на первый взгляд и не заметно совсем, а острие торчит и подошву ноги ранит в кровь. Сделал он это перед самым спектаклем, когда костюмы и обувь уже, что называется, «заряжены», то есть костюм-то актер надел в гримуборной, а ботинки стоят в кулисах, он их перед самым выходом на сцену надевает. Вот подходит он в кулисы за две минуты до своего выхода, стоит спокойненько, с помрежем шуточками перекидывается, потом в последнюю секунду быстро сует ноги в ботинки и шагает на подмостки. Каждый шаг – искры от боли из глаз сыплются. А что делать? Не выйти нельзя – ему на сцене уже реплику подали. Надо доигрывать, никуда не денешься. Ну, можно себе представить, как «легко и вдохновенно» он играл!
Есть и такие хулиганы, которые с реквизитом балуются. Реквизитор все, что требуется для спектакля, на столик в кулисах выложит в определенном порядке, только отвлечется на секунду – и уже кто-нибудь из таких вот хулиганистых меняет предметы местами или вообще убирает и прячет. Актер настроится, подготовится к выходу, протянет руку, чтобы взять то, с чем он должен выйти, а там этого нет – или лежит в другом месте, или совсем не лежит. Приходится или судорожно искать этот предмет, или быстро думать, чем и как заменить, бывает, что и без реквизита выходят и начинают импровизировать на ходу. Хорошо, если пропавший предмет не игровой, то есть в действии непосредственно не участвует, например, персонаж должен выйти с тростью и поставить ее в угол. Больше трость ни для чего не нужна. Ну, выйдет он без трости, невелика важность. А вот если это письмо, которое он должен прочесть по ходу действия? Или шкатулка с деньгами? Или, как вариант, шкатулка-то на месте, а деньги из нее кто-то вынул. И что получается на сцене? Анекдот вместо драмы.
– Да таких баек можно сотни рассказать, только ведь не убивают из-за этого, – снова настойчиво повторил Бережной. – В общем, актеры – они же как дети и балуются чисто по-детски. Могут во время спектакля реплику не дать, а партнер ждет и теряется. И со всем этим они бегут или к завтруппой, или прямо ко мне, а мое дело – всех успокоить и помирить. И в любом случае, такие стычки не имеют никакого отношения к художественному руководителю театра.
Настя бросила взгляд на Антона и вдруг поняла, что он вряд ли слышал то, что рассказывал директор. Взгляд у молодого человека был отсутствующим, каким-то стеклянным, погруженным внутрь. И это он так собрался работать, преступление раскрывать? Хорошо, что хоть диктофон включить догадался, а то девяносто процентов информации, считай, потеряно. И хорошо, что Настя, по старой привычке, все конспектирует в блокноте. Нет, поистине на этого молодого опера нет никакой надежды. И зачем только Сережка Зарубин подсунул ей этого Антона?
– Ну а посерьезнее? – пытливо спросила Настя, которую рассказанные Бережным истории изрядно развлекли. – Такие конфликты, которые вы как директор-распорядитель разрешить не можете? Неужели ничего такого не бывает?
Владимир Игоревич тяжело вздохнул и неожиданно лучезарно улыбнулся.
– Вот я вам расскажу самое серьезное, что было за последнее время, и вы сами убедитесь, что из-за этого все равно никто убивать не станет.
История, которую поведал Насте и Антону директор Бережной, касалась той самой пьесы «Правосудие»,
На этот раз пришел Лесогоров вместе со спонсором, который выразил готовность полностью оплатить все расходы по постановке пьесы и, кроме того, внести солидный взнос на развитие театра. Богомолов тут же позвал Бережного поучаствовать в переговорах, спонсор задал простой вопрос: «Сколько?» – Бережной быстро прикинул в уме, сколько денег нужно театру, чтобы поставить «Правосудие» и еще пару других пьес, и назвал сумму, которая была безоговорочно принята. Но миновать такую стадию, как худсовет, было невозможно, и на худсовете Малащенко с пеной у рта доказывал, что «Правосудие» никуда не годится, а Богомолов в весьма резких и грубых выражениях отвечал в том духе, что, дескать, завлит ничего не понимает в художественно-творческой политике театра и не чувствует потребностей современной публики. Крик стоял невыносимый, после этого у Малащенко случился сердечный приступ, и он оказался в больнице. А Богомолов сделал по-своему и пьесу Лесогорова к постановке принял. Он, конечно же, видел, что пьеса откровенно слабая и неумелая, но тут были два существенных обстоятельства. Первое: на спонсорские деньги Богомолов мог себе позволить поставить свою любимую классику, он давно уже примеривался к «Вассе Железновой» Горького и к «Бесприданнице» Островского. А во-вторых, Артем Лесогоров оказался на редкость милым парнем без всяких амбиций и ложной фанаберии, он отдавал себе отчет в том, что его творение далеко от совершенства, и выразил полную готовность внести, под чутким руководством Богомолова все необходимые изменения и произвести любую переделку. Ставить «Правосудие» Богомолов взялся сам лично, хотя современных пьес не ставит, но уж больно большие деньги предложил спонсор, а в эти деньги заложен и весьма высокий гонорар режиссеру-постановщику. В деньгах же Лев Алексеевич нуждался. И ведь самое главное в том, что завлиту Богомолов не потрудился объяснить причины своей заинтересованности, а повел разговор так, будто Малащенко ничего не понимает и не видит художественной ценности пьесы. Конечно, это был удар по профессиональному самолюбию завлита, и какой удар! Не мудрено, что он свалился с приступом. Потом-то ему, конечно, все разъяснили, но это ведь было потом, а яичко, как известно, дорого ко Христову дню.
– Ну и что вы мне скажете на это? – завершил свой рассказ Владимир Игоревич. – Что Малащенко мог из-за этого скандала попытаться убить Льва Алексеевича? Чушь несусветная!
Да, действительно, все это походило именно на чушь, и именно на несусветную. Но кто-то же пытался убить худрука Богомолова!
Настя внезапно испытала непонятно откуда взявшееся раздражение. Неужели Бережной вызвал в ней такое неприятное чувство? Она прислушалась к себе и в этот момент услышала нежное треньканье. Вот оно! Именно этот периодически раздающийся звук ее и раздражал – на телефон Антона постоянно приходили эсэмэски. Ну, теперь понятно, почему он так невнимательно слушает, небось девицы одолевают, вот он о них и думает. Ясное дело, о чем еще может думать такой красавчик в костюмчике. То-то она заметила, что он постоянно поглядывает на часы, небось договорился со своей пассией созвониться в определенное время, так она его теперь сообщениями бомбардирует, а он нервничает и мечтает о сладких минутах нежного свидания. Да, попался ей напарничек…
– У меня к вам еще два вопроса, – сказала Настя, закрывая блокнот.
– Давайте первый, – радушно отозвался Бережной.
– Меня все мучает любопытство, что это за схема у вас на стене висит.
– Эта? – обернулся Бережной указывая на расчерченный лист. – Это так называемая параллель. В первой колонке идет название спектакля, а во второй – те спектакли, в которых не заняты артисты, играющие в спектакле из первой колонки.
– А зачем это нужно?
– Чтобы знать, какие спектакли в какой день можно играть на двух площадках одновременно, очень удобно, особенно когда планируются гастроли.
– А в третьей колонке что?
– А в третьей колонке спектакли, которые можно давать еще и на третьей площадке, если возникнет такая необходимость. Эту колонку я называю не «параллель», а «трилель». Я ответил на ваш вопрос?
– Вполне.
– Тогда давайте второе, что вы хотели спросить.
– Где мы можем расположиться? Работа в театре нам предстоит большая. И с людьми побеседовать надо, и записи сделать, и обсудить собранную информацию. Что-то вроде штабного помещения. Найдется для нас такое?