Смерть как искусство. Том 1. Маски
Шрифт:
Кроме режиссера Дудника, автора пьесы Лесогорова и трех актеров, здесь присутствовали помреж Федотов и художник по костюмам, экстравагантно одетая и затейливо укутанная в яркий платок худощавая дама, почему-то, несмотря на несомненную красоту наряда, вызывавшая у Насти ассоциации с Бабой-ягой. Сама репетиция произвела на Настю довольно странное впечатление. Ей казалось, что репетиция – это такое мероприятие, когда что-то, поначалу совсем сырое, разрозненное, невнятное, постепенно становится выпуклым, четким и последовательным. Оказалось, что это не совсем так. Или даже совсем не так. Прошел уже час с того момента, как прозвенел звонок, возвещавший начало процесса, и никакого движения вперед Настя так и не уловила. Все
Ей показалось не то странным, не то забавным, что Дудник обращался к актерам по имени-отчеству и на «вы». Ну, Арцеулов – еще можно понять, ему хорошо за сорок, то есть он явно старше режиссера, но Наймушина примерно ровесница Дудника, а Колодный вообще намного моложе. Интересно, так принято в театральном мире или это персональный стиль Семена Борисовича? Может, это и есть проявление того самого «правильного» отношения к артистам, о котором говорила Евгения Федоровна Арбенина?
Она снова остановила взгляд на Артеме Лесогорове, наблюдая за тем, как он пишет, и вдруг ей показалось, что что-то не так. Что-то в движениях руки автора пьесы было неправильным. Даже нет, не неправильным, а непривычным. Настя зажмурилась на секунду, попыталась отвлечься и снова посмотрела на Лесогорова. Испытанный многократно прием помог и в этот раз: она поняла, что Артем пишет не кириллицей, а стенографирует. Надо же! Она-то думала, что с повсеместным распространением диктофонов и разных навороченных компьютерных программ искусство стенографии давно ушло в прошлое и не пользуется популярностью, особенно среди молодых мужчин. Занятный парень этот журналист-драматург.
– Я не понимаю, – снова прервал на полуслове очередную реплику Колодный и обратился к режиссеру, – как нормальный человек может реагировать на такую чушь! Я не понимаю, как должен реагировать мой герой, когда ему предлагают такие обстоятельства. Семен Борисович…
– Никита, хватит уже, – примирительно произнесла Наймушина, – всем все понятно. Не беспокойся, тебя хорошо видно и отлично слышно, у тебя большая яркая роль, тебе есть что играть и где себя показать. Давай не будем тормозить, надо идти дальше, а из-за твоих придирок у нас сплошные остановки.
– Спасибо, Людмила Геннадьевна. – Дудник бросил на Наймушину благодарный взгляд. – И давайте не забывать, что мы тут не самодеятельностью занимаемся, а продолжаем работу Льва Алексеевича. У него было… у него есть собственное видение, собственная концепция спектакля, и мы не имеем права от нее отклоняться.
Настя буквально кожей плеча почувствовала, как напрягся в этот момент сидящий рядом с ней Антон Сташис. Она слегка повернула голову и взглянула на него. Антон пристально смотрел на Никиту Колодного, и лицо у ее напарника было совершенно отсутствующим и словно бы неживым. Что он там такого любопытного узрел? Надо будет не забыть спросить. Они всего третий день работают вместе, а Настя уже не помнила своих насмешливых и даже язвительных сомнений, которые вызывал у нее молодой оперативник. Она почему-то полностью доверилась его восприятию людей.
– А я не возражаю, – неожиданно подал
Он снова склонился к своей толстой тетрадке, в репзале повисла тишина, и Настя перевела взгляд на Дудника. Семен Борисович сердился, он нетерпеливо постукивал зажигалкой по столу, за которым сидел вместе с помрежем, и покачивал ногой, всем своим видом показывая, что такое непродуктивное растрачивание драгоценного времени выводит его из себя и только хорошее воспитание удерживает его от того, чтобы взорваться.
Наймушина подошла вплотную к Никите Колодному и что-то сердитым шепотом выговаривала ему, а Арцеулов с безмятежной улыбкой прохаживался вдоль выгородки и примерялся к стулу, на который он должен был сесть в процессе произнесения текста.
Через несколько минут Лесогоров прочитал вслух новый вариант, Колодный расплылся в улыбке, Арцеулов недоуменно тряхнул головой, дескать, не вижу особой разницы, но если вам так больше нравится – ради бога, а Семен Борисович Дудник кивнул помрежу Федотову, мол, годится, фиксируй изменение.
– Михаил Львович, пожалуйста, – обратился режиссер к Арцеулову, – с этого места и пойдем дальше, а то мы с вами совсем тут застряли, так мы до конца репетиции с места не сдвинемся. Один раз пройдем и сделаем перерыв, пусть в голове уляжется.
На этот раз неугомонного Никиту Колодного все, кажется, устроило, обмен репликами прошел благополучно, и Федотов объявил перерыв на пятнадцать минут. Актеры и режиссер немедленно вышли из зала, кто-то – покурить, кто-то – позвонить, кому-то надо было в туалет, а Лесогоров остался на месте и продолжал записывать. Настя подошла к нему и села рядом. Заглянула в тетрадь и поняла, что не ошиблась: драматург действительно стенографировал.
– Почему вы не пользуетесь диктофоном? – спросила она. – Разве стенограмма лучше?
Артем широко улыбнулся и закрыл тетрадь.
– Настоящий журналист должен обязательно владеть стенографией, потому что техника – штука крайне ненадежная, уж вы мне поверьте. Она меня столько раз подводила! Техника в любой момент может отказать, или батарея сядет, или память окажется переполненной. Технику можно украсть, разбить, потерять, можно пролить на нее чашку кофе и так далее. А себе ты всегда хозяин.
– Ну вообще-то верно, – не могла не согласиться Настя. – Вы специально овладевали стенографией, потому что не доверяли технике, или причина в чем-то другом?
– Знаете, лично мне удобнее работать с письменным текстом, чем на слух, я так лучше воспринимаю. Это я еще в детстве понял, а уж когда решил заняться журналистикой и впервые столкнулся с ненадежностью диктофона, то сразу пошел на курсы. И потом, здесь, в условиях репзала, диктофон вообще бесполезен, потому что все находятся от него на разном расстоянии и половина реплик пропадает, не все отчетливо записывается, потом ничего не разберешь. Особенно если несколько человек говорят одновременно. Не буду же я бегать по залу во время репетиции и всем подсовывать диктофон, правда? – Он негромко рассмеялся и окинул Настю теплым, очень мужским взглядом.
Настя взгляд поймала и оценила. И нельзя сказать, что этот взгляд ей понравился.
– А записать все четко и понятно я вполне успеваю, – продолжал Артем. – Тем более что мне все время приходится менять собственный текст в соответствии с пожеланиями участников репетиции, и тут уж на слух полагаться опасно, нужно видеть в записи те слова, которые они предлагают. Зато благодаря стенограмме мне удается быстро все исправить.
Надо бы поговорить с ним о Дуднике. Артем – человек со стороны, не из театра, и ему пассажи насчет сора из избы могут оказаться не близки. А вдруг он знает что-нибудь интересное?