Смерть как искусство. Том 1. Маски
Шрифт:
– Нет, насколько я понимаю, тут речь не о зрительном зале, а о фойе, – пояснила Настя. – Там свободный и никем не охраняемый проход, ну, дверь просто, открыл ее – и ты уже в служебной части. Вот актерам нельзя через эту дверь выходить в фойе, когда там зрители.
– А почему такой запрет?
– Понятия не имею, – пожала она плечами. – Наверное, чтобы тайна сохранялась. Чтобы чудесный актер, который в костюме на сцене творит иллюзию, не оказался простым и доступным, обыкновенным, таким, которого можно руками потрогать. В общем, не знаю. А что там еще интересного?
– «Запрещается прием посетителей в артистических уборных», – продекламировал Алексей. – Ты смотри, а нам все время в кино показывают, как поклонники и друзья сидят в гримуборных
– И этого не знаю, – призналась Настя. – Наверное, правило есть, но его все нарушают. Хотя у Богомолова не очень-то понарушаешь, он без конца все проверяет. Нет, в театре я никогда не разберусь.
– Но не все же такие, как Богомолов, – возразил Леша. – Слушай дальше, тут еще интереснее: «В случае ухода из дома артисты обязаны оставить сведения о часе возвращения и номер телефона для экстренного вызова».
– Ух ты! – Настя чуть не подпрыгнула на стуле. – Вот это да! Я-то считала всю жизнь, что у меня график работы жесткий, а тут смотри-ка, прямо крепостное право. Из дома не уйди, не поставив в известность, когда вернешься и как тебя разыскать. А как же личная жизнь? Вот так запланируешь себе свидание, а тебя – р-раз! – и на спектакль вызывают, потому что кто-то заболел. Каторга!
– А вот еще пассаж, достойный внимания, – продолжал Леша. – «Репетиции начинаются только в назначенное время. Артисты обязаны являться за пятнадцать минут до начала в помещение, назначенное для репетиции. Ссылка на ожидание в каком-либо другом помещении театра не может служить оправданием неявки или опоздания на репетицию».
– Сурово! – заметила Настя. – То есть права на ошибку никто не имеет. Прямо как у нас в розыске.
Сказала – и осеклась. Не имеет она теперь права говорить «у нас в розыске». Потому что в уголовном розыске она больше не работает. Она на пенсии. Она уже старая… И снова мысль совершила витиеватый оборот и привела ее к Артему Лесогорову.
– И все-таки, Лешик, я уже старая, – завела она свою любимую песню. – Ты знаешь, мне сегодня молодой парень глазки строил, а я смотрела на него и думала о том, какая я старая. У меня даже сомнений никаких не возникло насчет того, что он может быть искренним. То есть я все время помнила о своем возрасте и все прикидывала, что ему от меня нужно. Если бы я не была такой старой, я могла бы поверить его комплиментам.
– Да? – недоверчиво посмотрел на нее Алексей. – Что-то я не припомню, чтобы ты когда-нибудь верила хоть каким-нибудь комплиментам, это не в твоем характере. А что за парень? Почему он тебя обхаживал? Мне уже начинать ревновать или пока притормозить?
– Да драматург, Артем Лесогоров, я же тебе о нем рассказывала.
– Но про постройку глазок утаила, – упрекнул ее муж.
– А потому, что и говорить об этом нечего. В качестве подозреваемого мы его никак не рассматриваем, так как он больше всех заинтересован в здравии и благополучии Богомолова. Он и еще Никита Колодный, актер. Эти двое на Богомолова должны молиться и дышать на него бояться, потому что без Льва Алексеевича ничего не будет, ни пьесы, ни роли.
– Как это не будет? – не понял Алексей. – Ты же сказала, что вместо Богомолова теперь какой-то… как его?
– Дудник, – подсказала Настя. – Да, он ведет репетиции, но если автору пьесы не понравится, как он работает, Артем может в любой момент забрать пьесу из этого театра и отнести в другой. А вместе с пьесой и денежки утекут. Артем хочет, вернее, хотел, чтобы ставил именно Богомолов, поэтому и принес свое творение именно в «Новую Москву».
Они так увлеклись изучением правил внутреннего распорядка театра, что закипевший чайник успел остыть, и пришлось греть его снова. Настя заварила чай в красивом фарфоровом чайнике, разлила в чашки и, делая маленькие глоточки, продолжала думать об Артеме Лесогорове. Она спросила его: «Почему вы это терпите?» И он сделал паузу. Почему? Потому что у него не было ответа, к вопросу Артем оказался не готов. Что это может означать? И действительно, почему он все это терпит? Его резоны насчет Богомолова и Арбениной выглядят сомнительными. Что же там на самом деле? И это его любопытство к следствию, его бесконечные вопросы… Скорее всего, он откуда-то узнал о каком-то конфликте в театре, о какой-то скандальной ситуации, специально – тяп-ляп – соорудил пьеску и нашел спонсора, чтобы пролезть в театр и понаблюдать за ситуацией изнутри, собрать материал для сенсационной публикации. Да, пожалуй, именно так все и выстроилось, тогда все получается логично и объяснимо, даже тот факт, что пьеса оказалась такой сырой. Разумеется, он готов терпеть любые нападки на собственный текст, лишь бы удержаться в театре, потому что у него нет амбиций автора-драматурга, зато есть амбиции автора-журналиста. И вот пришел Артем в театр, осел в нем, начал вынюхивать и высматривать, а тут покушение на Богомолова… Связано оно с той ситуацией, которая привела Лесогорова в театр, или нет? И что это за ситуация? Артем явно что-то знает, но ведь он ни за что не расскажет, будет делать невинные глазки и все отрицать, а информацию придержит для себя, любимого, чтобы потом выстрелить сенсацией. Дескать, милиция бессильна, а он, молодец-удалец, неподкупный и беспристрастный журналист, все раскопал. Плавали, знаем.
И все-таки, все-таки… Если следовать этой логике, то в театре что-то происходит, что-то такое, о чем знает Лесогоров. И это неведомое «что-то» пока никак не проявилось за первые три дня сбора информации. Или проявилось, но ни Настя, ни Антон Сташис этого не заметили, просто проскочили мимо, не обратив внимания? Или все-таки не проявилось, потому что разговоры были не с теми людьми? А с какими надо разговаривать? С теми, кто знает? Или с теми, кто готов рассказывать?
От охватившего ее отчаяния Настя забыла, что чай еще очень горячий, сделала большой глоток и едва не взвыла. Нет, не справиться ей с таким загадочным явлением, как театр. Никогда не справиться.
Она вымыла посуду и отправилась в душ. Стоя под горячими струями и пытаясь смыть с себя противную неуверенность в собственных силах, она вдруг подумала: «С театром я, конечно, вряд ли совладаю. А вот с мальчиком Артемом Лесогоровым вполне могу справиться. Молод он еще со мной тягаться».
В течение всего следующего дня Настя и Антон Сташис ходили по театру и встречались со всеми подряд – артистами, которых удалось застать на месте, инженерами, энергетиками, электриками, слесарями, рабочими сцены, машинистами, работниками электроосветительской и радиозвукотехнической служб, бутафорами, реквизиторами, бухгалтерами, кадровиками… К вечеру у Насти опухла голова, в которой, казалось, не поместится больше ни одного грана новой информации. Зато она стала намного лучше представлять себе, что такое театр как производство, как живой организм. Но ни одного слова, которое проливало бы свет на покушение на художественного руководителя, она и на этот раз не услышала.
Совершенно обессиленная, Настя рухнула на пухлый кожаный диван в кабинете Богомолова и вытянула ноги. Ей хотелось помолчать и при этом, желательно, не думать. Но не думать не получалось.
– Анастасия Павловна, вы еще что-то планируете на вечер? – осторожно спросил Антон. – Или на сегодня всё?
– Для вас – всё, – выдохнула она сквозь зубы. – Вы можете быть свободны, если хотите.
– А вы?
– А я останусь. Скоро приедет мой муж, мы постоим в кулисах, пообщаемся с Федотовым.
– Так, может быть, я… – начал Антон, но Настя его прервала:
– Не нужно. Идите, Антон, у вас дети. А мы все равно хотим спектакль посмотреть, из-за кулис это гораздо интереснее.
Сташис еще какое-то время помялся возле двери, потом решительно накинул куртку и вышел. Настя закрыла глаза и постаралась избавиться от неприятного ощущения, словно голова у нее набита роем жужжащих мух. Сейчас приедет Лешка, она встретит его у служебного входа, приведет сюда, в этот обставленный дорогой мебелью кабинет, потом позвонит Федотову и…