Смерть консулу! Люцифер
Шрифт:
— Твой брат пойман.
Антуанета вскрикнула, и на минуту всё помутилось в её глазах.
— Где? — проговорила она с усилием.
— При стычке в замке Лерин двадцать седьмого октября. Андраши сообщил мне сегодня эту новость, не знаю — из сострадания или в виде мщения. Он передал мне письмо твоего несчастного брата. Франц навсегда прощается с нами. Он пойман с оружием в руках! Француз на службе восставшей Испании...
— Вы мне не всё говорите, дядя... Он умер...
— Андраши уверял меня, что не имеет дальнейших известий. Твой брат послан в главную квартиру короля Иосифа. Влиятельные испанцы заступились за него, и через посредство короля послано письмо к Андраши. 5 ноября ждали Наполеона в Виторию, а сегодня у нас семнадцатое.
— Вы сами не верите, дядя, что брат жив. Разве пощадит его убийца герцога Энгиенского? Жаль, что я женщина и могу только проливать о нём бессильные слёзы.
— Он подвергнется военному суду как француз, поднявший оружие против императора Франции. Приговор нетрудно предвидеть.
— Смерть! — проговорила Антуанета чуть слышно.
Граф опять начал ходить по комнате.
— Нет, — сказал он, — Бонапарт не велит его расстрелять. Он не жаждет крови единичных личностей и упивается ею только тогда, когда она течёт потоками на поле битвы. Твоего брата, вероятно, сошлют на галеры.
— Гондревилля на галеры! — воскликнула Антуанета. — Это хуже всякой смерти.
— У меня нет сына, я надеялся, что Франц будет наследником моего имени и что я передам ему мой герб. Кто мог ожидать такого исхода?
— Андраши не дал вам никакого совета относительно того, как облегчить участь моего несчастного брата?
— Он сказал, что просьба о помиловании, поданная вовремя, может оказать своё действие. Бонапарт относится с уважением к представителям старинных дворянских родов Франции.
— Что же вы ответили Андраши?
— Я просил только его ходатайства за твоего несчастного брата у короля Иосифа. Что мог я сказать ему кроме этого? Ты знаешь, твои отец и мать скорее согласятся видеть своего сына мёртвым, чем склонить колено перед узурпатором, как они называют Бонапарта.
Антуанета поднялась с места. Платок упал с её головы; яркий румянец выступил на её щеках.
— Если они этого не хотят, то я пойду к деспоту и потребую от него жизни и свободы брата.
— Моя дорогая, что за фантазия! — сказал граф, не находя слов для дальнейших возражений, так как в душе его мелькнула надежда на спасение несчастного юноши, которого он любил как родного сына.
— На мне не лежит никакое обязательство относительно Бурбонов, — продолжала с воодушевлением Антуанета. — Моё имя не внесено в число эмигрантов. Я могу безопасно вступить на французскую землю. Ничто не мешает мне найти доступ к императору. Я охотно преклоню перед ним колена; он не прочтёт на моём лице ненависти к нему, Что я скажу ему, я сама не знаю, но надежда спасти брата вдохновит меня... Если мне не удастся умилосердить Бонапарта, то я чувствую в себе достаточно мужества чтобы вынести его гнев...
Граф молча обнял её и прижал к своему сердцу.
— Если кто может ещё спасти его, то это ты, Антуанета, — сказал он взволнованным голосом.
Долго ещё после того сидел граф со своей племянницей у камина, обсуждая подробности путешествия и шансы на успех.
Вольфсеггом руководило только одно стремление — надежда спасти своего любимца; но у Антуанеты к этому мотиву примешивались и другие, не менее сильные побуждения. Влияние Цамбелли не прошло бесследно; в ней опять заговорила жажда приключений и более широкой деятельности; также не последнюю роль играло честолюбивое желание заслужить похвалу и уважение дяди. Придуманный план мог доставить ей возможность достигнуть всего этого.
Граф Вольфсегг как бы для успокоения своей совести высказал ещё несколько возражений, но настолько слабых и неубедительных, что Антуанета без труда опровергла все его доводы.
Таким образом, поездка в Париж молодой графини была окончательно решена.
Глава V
После сильных нравственных потрясений всегда наступает пора тупого спокойствия и равнодушие. Магдалена и её мать, опомнившись от первого горя, через три дня настолько освоились со своим несчастьем, что уже в состоянии были приняться за свои обычные занятия. Эгберт не сказал им, как ему удалось отыскать несчастного старика, но передал им от него небольшую записку, в которой тот умолял их не наводить о нём никаких справок и считать его умершим до более счастливых дней. Жена и дочь Армгарта безусловно подчинились этому желанию, зная, что слухи о нём скорее затихнут и его убежище будет безопаснее, если они будут вести себя таким образом, как будто он умер или пропал без вести, потому что, делая попытки отыскать его, они неизбежно наведут сыщиков на его след.
Полиция больше не беспокоила их ни обысками, ни допросами. Неизвестно, были ли они обязаны этим влиянию графа Вольфсегга, или тому, что в высших сферах решено было, что не стоит добиваться истины там, где уже не было возможности что-либо исправить или изменить. Могла тут действовать и боязнь со стороны полиции, что если дело получит огласку, то могут открыться различные злоупотребления по управлению как со стороны мелких чиновников, так и их начальства. Таким образом, по той или другой причине общество осталось в полном неведении относительно подробностей происшествия в гостинице «Kugel»; говорили только, что Армгарт проиграл там значительную сумму денег и пропал без вести.
Несколько дней спустя граф Вольфсегг нанёс визит жене Армгарта и о чём-то долго беседовал с ней втайне от Магдалены, которая должна была удалиться в это время из комнаты по его просьбе. Затем граф прошёл в нижний этаж к Эгберту.
— Я только что был у госпожи Армгарт и старался по возможности успокоить её относительно последствий поступка её мужа, хотя несомненно, что секретарь самым бессовестным образом обманул моё доверие. Если бы ваша мать была жива, Эгберт, я не смел бы показаться ей на глаза. Привести в её дом такого человека!..
— Не судите о нём так строго, граф. Не зная, как выйти из затруднительного положения, он потерял голову, а тут подвернулся искуситель.
— Да, Цамбелли может всякого обольстить своим дьявольским красноречием.
— Я не на шутку испугался, — сказал Эгберт, — когда узнал, что в моё отсутствие шевалье был у секретаря и долго беседовал с ним. Я сознаю, что не имею права относиться с такой неприязнью к человеку, который не сделал мне никакого зла, но не в силах преодолеть себя. Я чувствую какое-то странное беспокойство, когда встречаюсь с ним.