Смерть — мое ремесло
Шрифт:
– Пожалуйста, разрешите мне пойти к отцу Талеру.
Учитель посмотрел на меня, взглянул на часы и кивком головы разрешил мне идти.
Я подошел к северной лестнице и, перепрыгивая через ступеньки, побежал наверх. Сердце мое тревожно стучало. На третьем этаже я свернул налево, сделал еще несколько шагов и постучал в дверь.
– Войдите!
– раздался громкий голос.
Я вошел, затворил за собой дверь и снова вытянулся в струнку. Отец Талер стоял в комнате, окруженный облаками табачного дыма. Он помахал перед собой рукой, чтобы разогнать их.
– Это ты, Рудольф? Что тебе?
– Простите, отец Талер, я хотел бы исповедаться.
– Ты ведь недавно исповедовался.
– Да, но я совершил грех.
Отец Талер взглянул на свою трубку и тоном, не терпящим возражения, ответил:
– Не время теперь.
– Пожалуйста, я прошу вас! Я совершил тяжкий грех.
Он потрогал пальцем начинающий зарастать подбородок.
– Что же ты сделал?
– Пожалуйста, отец Талер, разрешите на исповеди.
– А почему не прямо так?
Я молчал. Отец Талер поднес трубку ко рту, затянулся и минуту смотрел на меня.
– Такой ли уж это тяжкий грех?
Я покраснел, но ничего не ответил,
– Ладно, - произнес он с некоторым раздражением, - я слушаю тебя.
Он взглянул с сожалением на свою трубку, положил ее на письменный стол и сел. Я опустился перед ним на колени и рассказал ему обо всем. Он внимательно выслушал меня, задал несколько вопросов, наложил на меня епитимью - прочитать двадцать раз "Отче наш" и двадцать раз "Аве, Мария" - и отпустил грехи.
Затем он поднялся и, не сводя с меня глаз, снова закурил трубку.
– Так из-за этого ты и домогался исповеди?
– Да.
Он пожал плечами, затем внимательно посмотрел на меня, и выражение его лица изменилось.
– А Ганс Вернер сказал, что виноват ты?
– Нет.
– Что же он сказал?
– Он сказал, что упал.
– Так, так!
– произнес он, пристально глядя на меня.
– Значит, известно об этом только мне, а я связан тайной исповеди!
Он положил трубку на стол.
– Ах ты маленький негодник!
– вдруг сказал он с возмущением.
– Значит, вот что ты придумал, чтобы облегчить совесть и в то же время избежать наказания!
– Нет, отец Талер!
– воскликнул я с жаром.
– Нет! Не в этом дело! Я не для того, чтобы избежать наказания! Пусть в школе меня накажут как угодно!
Он удивленно взглянул на меня.
– Ну а для чего же?
– Я не хочу, чтобы узнал отец.
Он потер подбородок большим пальцем.
– Ах, вот оно что!
– произнес он уже более спокойно.
– Ты так боишься отца?
Он снова сел, взял трубку и несколько минут молча курил.
– Ну а что бы сделал тебе отец? Побил?
– Нет, отец Талер.
Казалось, он хотел спросить меня еще о чем-то, но передумал и снова начал сосать свою трубку.
– Рудольф, - наконец мягко обратился он ко мне.
– Да?
– Лучше все же признаться ему.
Я задрожал.
– О нет! Нет! Пожалуйста, не надо!
Он встал и изумленно посмотрел на меня.
– Да что с тобой? Ты весь дрожишь? Надеюсь, ты не упадешь в обморок?
Он встряхнул меня за плечи, похлопал по щекам, открыл окно и, выждав немного, спросил:
– Ну как, лучше тебе?
– Лучше.
– Да ты сядь.
Я послушно сел, а он принялся расхаживать по своей каморке, время от времени бросая на меня пытливые взгляды. Потом закрыл окно. Зазвонил звонок.
– А теперь иди, не то опоздаешь в класс.
Я встал и направился к двери.
– Рудольф...
Я обернулся.
– Так с отцом...
– сказал он, понизив голос, - поступай как знаешь.
Он положил руку мне на голову, помедлив, открыл дверь и подтолкнул меня.
В этот вечер Мария, впуская меня домой, шепнула:
– Дядя Франц здесь.
Я с живостью спросил:
– Он в форме?
Дядя Франц был всего лишь унтер-офицером. Его портрет не висел рядом с портретами офицеров в гостиной. Но все же я восхищался им.
– Да, в форме, - сурово ответила Мария.
– Но тебе нельзя с ним разговаривать.
– Почему?
– Господин Ланг запретил.
Я снял куртку, повесил ее и тут заметил, что пальто отца не висит на вешалке.
– А где отец?
– Он ушел.
– Почему мне нельзя разговаривать с дядей Францем?
– Он богохульствовал.
– Что же он сказал?
– Не твое дело, - строго отрезала Мария. И добавила со значительным и в то же время испуганным видом: - Он сказал: церковь - это сплошное надувательство.
Из кухни доносился какой-то шум, я прислушался и узнал голос дяди Франца.
– Господин Ланг запретил тебе говорить с ним, - повторила Мария.
– Но поздороваться-то я могу?
– Конечно, - неуверенно ответила Мария.
– Быть вежливым - не грех.
Дверь кухни была широко открыта. Я подошел и стал навытяжку. Дядя Франц сидел со стаканом в руке, китель его был расстегнут, ноги он положил на другой стул. Мама стояла рядом, и вид у нее был счастливый и вместе с тем виноватый.
Дядя Франц заметил меня.
– А вот и маленький священник!
– воскликнул он.
– Здравствуй, маленький священник!
– Франц!
– проговорила мама с упреком.
– А как надо сказать? Вот и маленькая жертва! Здравствуй, маленькая жертва!