Смерть — мое ремесло
Шрифт:
– А как скоро вы открываете двери?
– По-разному. Все зависит от температуры воздуха: когда стоит сухая погода, как сегодня, приходится ждать долго.
Теперь в оконце заглянул Шмольде.
– Кончено.
– Как вы узнали?
– Цвет кожи землистый, скулы розоватые.
– И вы никогда не ошибались?
– Вначале - конечно. Люди приходили в себя, когда открывали окна. Что ж, начинали все сначала.
– Зачем же вы открываете окна?
– Надо проветрить, чтобы могла войти особая команда.
Я закурил сигарету и спросил:
– А что дальше?
– Особая команда вытаскивает трупы через заднюю дверь барака, и одни грузят их на машину, вывозят к яме и там вываливают, а другие укладывают трупы в яму. Их приходится укладывать очень аккуратно, чтобы они занимали как можно меньше места.
– Помолчав, он устало добавил: - Скоро мне уже негде будет хоронить их.
Он обернулся к Зецлеру.
– Хотите посмотреть?
Зецлер растерялся, украдкой взглянул на меня и тихо ответил:
– Конечно.
Заглянув в смотровое оконце, он воскликнул:
– Да ведь они голые!
Шмольде вяло произнес:
– Нам дан приказ собирать одежду. Если убивать их одетыми, пришлось бы затрачивать много времени на раздевание.
Зецлер смотрел через оконце. Он прикрыл глаза ладонью, чтобы лучше видеть.
– Кроме того, - сказал Шмольде, - когда шоферы чересчур интенсивно дают газ, заключенные задыхаются. При этом они выделяют экскременты. Одежда была бы вся загажена.
– У них такие спокойные лица, - сказал Зецлер, прижимаясь лбом к оконцу.
Шмольде обернулся ко мне.
– Хотите посмотреть, что будет дальше?
– Не стоит. Ведь вы мне все рассказали.
Я резко повернулся на каблуках и пошел от барака.
Шмольде последовал за мной. Пройдя несколько метров, я обернулся и крикнул:
– Вы идете, Зецлер?
Зецлер оторвался от оконца и догнал нас. Шмольде взглянул на часы.
– Ваш поезд уходит через час.
Я кивнул. Остальной путь мы прошли молча. В маленькой комнате нас ждали бутылка рейнского вина и бисквиты. Есть мне не хотелось, но вину я обрадовался. Немного погодя я спросил:
– А почему бы их не расстреливать?
– Это обходится дороговато, - сказал Шмольде.
– И требует много времени и много людей. Но все же иногда мы прибегаем к этому, когда грузовики не в порядке.
– А такое случается?
– Да, часто. Это старые грузовики, взятые у русских. Они слишком потрепаны, а запасных частей у нас нет. Да иногда и бензина не хватает. Или бензин плохой, и тогда газ недостаточно ядовит.
Я повертел стакан в руке и спросил:
– Как вы считаете, этот способ верный?
– Нет, - ответил Шмольде, - на него все-таки нельзя положиться.
Мы помолчали, потом Зецлер проговорил:
– Но, во всяком случае, это гуманный способ. Люди засыпают - и все. Смерть наступает совсем незаметно. Вы обратили внимание, какие у них умиротворенные лица.
Шмольде пожал плечами и добавил:
– Если я при этом присутствую.
Зецлер непонимающе посмотрел на него, и Шмольде пояснил:
– При мне шофер дает газ постепенно.
– А нельзя было бы поставить два грузовика вместо одного?
– спросил я.
– Дело пошло бы быстрее?
– Нет, - сказал Шмольде, - я располагаю десятью газовыми камерами на двести человек каждая. Однако у меня никогда не бывает больше четырех машин в приличном состоянии. С одним грузовиком на камеру я за полчаса подвергаю обработке восемьсот человек. Если же я поставлю два грузовика на камеру, быть может, я и обработаю - может быть!
– четыреста человек за четверть часа, но в действительности я не выиграю время. Ведь после этого останется обработать еще четыреста человек. Разумеется, мне никогда не дадут хороших машин, - добавил он.
Я сказал:
– Нужен более верный и более простой способ. Например, ядовитые газы, как в семнадцатом году.
– Не знаю, производят ли их еще, - ответил Шмольде, - в эту войну их не применяли.
Он одним духом опорожнил стакан и подошел к столу, чтобы снова наполнить его.
– По существу основная проблема - это не обработка, а захоронение. Не могу же я обрабатывать быстрее, чем хоронить. А это отнимает много времени.
Он сделал несколько глотков и продолжал:
– Мне никогда не удавалось за сутки хоронить более пятисот единиц. Производительность слишком маленькая.
Он потряс головой.
– Конечно, у рейхсфюрера есть основание считать такой результат ничтожным. Но, с другой стороны, ведь мне ни разу не удалось получить новые грузовики.
Он обвел своими пустыми глазами комнату и вяло продолжал:
– У нас бывают и мятежи. Понимаете, они знают, что их ждет, и иногда попросту отказываются входить в камеру. Бывает, что они даже набрасываются на наших людей. Разумеется, нам удается с ними справиться, но на это тоже уходит время.
Я сказал:
– По-моему, если они бунтуют, значит, что-то неладно с психологической подготовкой. Вы говорите им: "Ваша одежда подвергнется дезинфекции, а вы пока побудете в бараке". Но им хорошо известно, что так не делают. Обычно в то время, пока одежду дезинфицируют, людей ведут в душ. Надо посмотреть на все их глазами. Ведь они прекрасно понимают, что им никогда не возвратят чистую одежду, если сами они завшивели. Это было бы бессмыслицей. Даже десятилетний ребенок поймет, что здесь какой-то подвох.