Смерть на берегу Дуная
Шрифт:
– Приносил ли од домой зарплату за этот месяц?
– Нет. Двадцать девятого, в день получки, отец всегда отдавал маме тысячу шестьсот форинтов. Но на этот раз он не пришел, домой, А тридцатого его уже не
было в живых.
Теперь нужен прыжок. Внезапный поворот к прежней теме.
– Вы случайно не знаете, отдыхала ли Эдит Ковач на Балатоне в прошлом году?
– Нет, не отдыхала. Все лето она ходила в бассейн «Сечени».
– Может быть, она приезжала на Балатон на несколько дней?
– Этого я не знаю. Может быть, и приезжала. Не знаю. Он украдкой вздыхает. Это удается ему с трудом - нехватает воздуха. Так далеко не уйдешь. Келемен кладет на одеяло папку, достает из нее открытку.
– Посмотрите, Вильма. Кто, по-вашему, мог послать эту открытку отцу?
Девушка берет открытку, рассматривает ее и возвращает Келемену.
– Ее написала Эдит Чаус; «Пожевывая рыбу, шлю миллион поцелуев. Эдит». Кроме меня и отца, этот шифр знает только Эдит Чаус. Это я ее научила. И отца тоже. Мы переписывались с помощью этого шифра, чтобы мать не могла ничего разобрать. Но это было давно. Шифр мы придумали еще в восьмом классе. Тогда же я и научила Эдит им пользоваться.
Келемен достает из. папки конверт.
– Судя по печати, открытка была послана летом прошлого года, восьмого июля, в. субботу
– Ее могла написать только Эдит Чаус. Илия. Ноя не писала.
– Вы знали, или догадывались, что между отцом и Эдит Чаус установились такие отношения, которые позволили ей посылать вашему отцу «миллион поцелуев»?
– Нет.
– И вас это не поражает?
– Отчего же, я очень поражена.
Ничего не вышло. И теперь уже не выйдет. Келемен: почувствовал это особенно ясно. Он понял, что открытка что-то изменила в поведении девушки. Ведь у него многолетний опыт. Он видит, что Вильма размышляет, хочет сама распутать какие-то нити, о чем-то догадывается. Но о чем? Расскажет ли? Тут надо быть осторожным. Или спрашивать быстро и решительно. Что лучше? Если бы он только знал теперь, о чем надо спрашивать, все тут же выяснилось бы и встало на свои места. Но он не знал. И испытывал мучительное, противоречивое чувство, так хорошо ему знакомое.
– О чем вы сейчас думаете?
– Об Эдит.
– Что именно?
– Да так… И сама не знаю…
– Это плохо.
Конечно, она не хочет говорить. Выспрашивать? Вытягивать каждое слово клещами? Или действовать в обход? Нужны факты, факты. Надо забыть про чувства. Они как ловушка. Могут обмануть. Надо найти факты. Это верный путь. Может быть, долгий, но верный.
– Сколько лет Эдит?
– Скоро двадцать четыре. Она на шесть лет старше меня.
– Блондинка? Шатенка? Брюнетка?
– Брюнетка, турецкого происхождения. У нее и фамилия турецкая. Это мне дядя Липи говорил.
– Кто это - дядя Липи?
– Дядя Эдит. Он уже умер.
– Когда вы последний раз видели Эдит?
– Недели две назад. В половине десятого отец послал меня за сигаретами, и я пошла на Бульварное кольцо в магазин, где она работает. Потому что все табачные ларьки были уже закрыты, а ее магазин работает до десяти. Она училась в техникуме пищевой промышленности. Эдит очень красивая. Когда они жили в нашем доме, она была моей лучшей подругой. Я знаю ее с детства. Мы были как сестры. Я, помню, часто просила, чтобы она разрешила мне причесать ее. Она смеялась и разрешала. Но я никогда не думала, что отец… Что у нее с отцом такие отношения.
– Она бывала у вас после того, как переехала на другую квартиру?
– Нет. Не была ни разу. По крайней мере, я об этом не знаю.
Еще звучали ее слова, а Келемену почудился вон сирены милицейской машины, мчавшейся на бешеной скорости. Нетерпеливо теснились вопросы, и Келемен уже знал, каким голосом надо их задавать - резким и прозрачным, по-военному суховатым, но доброжелательным. Взвизгнув тормозами, милицейская машина остановилась, Келемен выпрыгнул из нее и спокойно и решительно рассеял скопившуюся толпу зевак.
Частная беседа. Не допрос. Нельзя. Очень хочется, но нельзя. Профессиональное рвение и человеческое любопытство, в этом единстве - вся-красота его профессии. А если этого нет - все к черту. И все же нельзя.
Он не мог посмотреть на свои часы. Это было бы невежливо. Она сидела, скрестив руки. Левый рукав школьного халата был засучен - ее часы показывали десять минут восьмого.
Они молчали. Келемен нащупал свой пульс, стал считать. Девушка слегка смутилась, сделала движение, чтобы встать, но Келемен кивком остановил ее.
– Еще один, последний вопрос, Вильма. Не обижайтесь на мою назойливость….
– Что вы… Это я должна…
– Какие сигареты курил ваш отец?
– «Кошут».
– А Эдит Чаус?
– Когда она жила в нашем доме, курила «Симфонию». А сейчас не знаю.
– Спасибо, Вильма. Больше вопросов сегодня не будет. Да и те, что были, я задавал неофициально. Если что-либо придет в голову, я попрошу Андриша передать вам. Кстати, открытку я тоже разгадал.
Он не мог удержаться от того, чтобы не похвалиться.
– Да? Правда, ведь, нетрудно было? Математическим способом это можно сделать за десять минут. Мы уже пробовали в кружке.
– Конечно, нетрудно. Детская забава.
И все же Бела Келемен был немного огорчен.
5
– Берци?
– Да.
– Хамдулиллах!
– Хамдулиллах! Как дела. Бела? Что нового?
– Новостей много.
– Я так и думал. Как ты себя чувствуешь?
– Гриппую. А вообще говоря, ничего.
– Как Манци?
– Спасибо. Хорошо. А вы как?
– Мы тоже ничего. Скажи, у тебя что-нибудь важное, а то я уже почти за порогом. Мы идем в кино.
– Жаль, Берци, но на киножурнал ты опоздаешь. Телеграфирую: в одном магазине на Бульварном кольцо работает девушка по фамилии Чаус, Эдит Чаус. Первый вопрос: в каком магазине? Второй: как фамилия заведующего магазином? Третий: я какую смолу работает девушка? Если еще удастся узнать ее домашний адрес, было бы очень здорово. Это уже четвертый вопрос.
– До завтра отложить нельзя?