Смерть на Невском проспекте
Шрифт:
Пауэрскорт улыбнулся. Если б ему предложили выбирать, под чьим началом работать — его милости британского посла в Санкт-Петербурге, Реддауэя или даже де Шассирона, всем им он предпочел бы этого стройного француза.
— Давайте же объединим наши усилия, — продолжил Брузе, — и подумаем об этой аудиенции. Прежде всего — по какому поводу она состоялась. О чем может говорить с Николаем Вторым эмиссар британского премьер-министра? О деньгах? На мой взгляд, вряд ли. Царь не разбирается в своих домашних финансах, не говоря уж о финансах империи. Заметьте, я уверен, что в этом городе найдутся банкиры, которые станут уверять вас, что понимание семейных финансовых обстоятельств только усложняет работу с финансами государственными. Однако, при всем моем уважении, именно
У Пауэрскорта имелись в рукаве две карты, которые он пока еще в игру не пустил. По его собственной оценке, это были козырные восьмерки или девятки, не больше. Но поскольку полной уверенности у него не было, он эти карты попридержал, а позже, пересекая Восточную Францию и Германию, два дня ломал себе голову, правильно ли он поступил.
— А если это новый договор? Возможно такое, милорд? — с насмешливой улыбкой спросил Брузе.
— Возможно, — ответил Пауэрскорт. — Но в этом случае почему отсутствовали министры иностранных дел?
Француз рассмеялся:
— А вы подумайте о психологии царя, милорд. Ему ведь приходится назначать этих чертовых министров. Финансов, внутренних дел, просвещения и так далее. Если они с работой справляются, царь выглядит на их фоне бледно. Если же не справляются, он уговаривает себя, что, как самодержец, отвечающий за все происходящее в России, он обязан назначить кого-то получше. Для него нет ничего слаще, чем заключить тайный договор за спиной своего министра иностранных дел. Он бы потом неделями похвалялся этим перед женой. Ведь столковался же он с кайзером, не сказав ничего министрам! Они потом годами это все разгребали.
— В том, что касается царя, это, может быть, и правдоподобно, — сказал Пауэрскорт. — Но британского премьер-министра в этой ситуации я, убейте, не вижу.
— Согласен, это непросто, но все-таки в пределах вероятного, — живо ответил Брузе. — Уверен, что лорд Солсбери и глазом бы не моргнул. Итак, это договоры как одна из причин аудиенции. А у вас есть какие-нибудь соображения, о чем эти двое, русский царь и мистер Мартин, могли бы толковать?
— Только одно, — развел руками Пауэрскорт, бескомпромиссно утаивая свою то ли восьмерку, то ли девятку. — Наследник. Его ужасная хворь. Мы, британцы — в той же мере это могут быть и французы — пришлем вам четверых, скажем, лучших детских врачей, помочь вылечить цесаревича Алексея. И уж это безусловно та тема, которую следует обсуждать без посторонних глаз и ушей.
— И эти врачи, лорд Пауэрскорт, приедут с наклеенными бородами, для маскировки, и одетые так, словно собрались на съезд гробовщиков. Подумайте о том, какая ярость вспыхнула бы в Лондоне, если б дело обстояло наоборот, и три русских врача явились бы на консилиум по поводу состояния здоровья принца Уэльского! В Петербурге тоже поднимется страшный шум, троекратно усиленный тем, что народ ненавидит эту чертову куклу. Но в принципе да, как тема это вполне возможно. А вы знаете, что за болезнь у царевича?
— Я — нет, — правдиво ответил Пауэрскорт.
— И я нет, — гладко подхватил Брузе, и его гость подумал, уж не это ли козырная восьмерка французской контрразведки. — Но очень скоро надеюсь узнать. А теперь давайте обсудим, если угодно, динамику этой встречи.
— Динамику? — переспросил озадаченный Пауэрскорт.
— Позвольте, я объясню. Предположим, идея встречи исходит от британцев. Они посылают Мартина в Санкт-Петербург. Он встречается с царем. Убийство Мартина оправданно, если царь на предложение, привезенное из Англии, ответил скорее положительно, чем отрицательно. Ведь если он сказал «нет», то в конце концов попросту сохраняется существующее положение. Мартина можно было бы и не убивать, поскольку расстановка сил осталась прежней, ничего не изменилось. На мой взгляд, это означает, что речь шла об альянсах. А теперь предположим, что инициатива принадлежала царю. Он посылает за британским агентом. Кому-то там не нравится то предложение, которое царь делает Великобритании, и этот кто-то убивает Мартина еще до того, как он успевает доехать до Лондона и доставить туда предложение царя.
— Однако суть его Мартин мог успеть передать каблограммой, — заметил Пауэрскорт. — Или подумайте о всей этой истории в ином ключе. Предположим, мы все поняли неправильно. Оригинальная идея исходит от царя. Он посылает сообщение в Лондон. Мартин является, но не как посыльный, а как носитель ответа, ответа на то предложение, которое сделал царь, или на тот вопрос, который он задал. Именно этот ответ доносит до сведения царя в Александровском дворце. Но там кто-то подслушивает, или, может быть, царь проявляет неосторожность. И тогда Мартина убивают. По правде сказать, я сам попросил устроить мне аудиенцию у царя по вопросу, касающемуся Мартина, однако сомневаюсь, что он захочет меня видеть.
— Но сообщение, лорд Пауэрскорт, о чем было сообщение, это послание из Лондона?
— Хотел бы я это знать, месье Брузе.
— Что ж, мне нравится ваша теория, лорд Пауэрскорт, да, нравится. Однако боюсь, вам пора, как бы не опоздать на поезд.
Брузе проводил гостя к самому парадному входу, они понимающе окинули взглядом прекрасную площадь Вогезов и обменялись прощальным рукопожатием. И тут француз задержал в своей руке руку Пауэрскорта.
— Пообещайте мне одну вещь, лорд Пауэрскорт! Когда вы разгадаете эту загадку, расскажите мне, как все было. Потому что я уверен — вы ее разгадаете. Ну, удачи!
Поднимаясь в кабинет с Ватто, гобеленами и письменным столом восемнадцатого века, Оливье Брузе решил помочь английскому коллеге в одном важном практическом вопросе. Он попросит французского посла в Санкт-Петербурге, самого уважаемого человека в дипломатическом сообществе, использовать свое влияние при дворе и устроить для лорда Пауэрскорта личную аудиенцию у Николая Второго. С глазу на глаз. Такую же, какую получил Мартин.
Шум стоял оглушающий даже у входных ворот, в сотне ярдов от доков. Пауэрскорт, стоя с Шапоровым в ожидании солдата, который должен был провести их туда, искал определение этим звукам. Резкий, лязгающий, жестокий, бесчеловечный шум. В прежние времена, когда в деревянных доках строили деревянные суда, шум был мягче, без этого визга современности. Пауэрскорту без Кронштадта было не обойтись: ведь именно здесь строили и ремонтировали русские корабли, здесь приводилось в порядок боевое судно «Царевич», здесь можно было найти лейтенанта Анатолия Керенкова. Прежнее беспокойство насчет Наташи Бобринской рассеялось: через день после того, как Шапоров послал телеграмму Пауэрскорту, она прислала коротенькую записку, объясняя, что занята и не может покинуть двор. А позже сообщила, что с удовольствием пообедает с ними завтра.
Наконец явился на редкость грязный матрос, чтобы проводить их к лейтенанту, — в зеленой робе, такой засаленной, что не сразу поймешь, какого она цвета, с вонючей папиросой, свисающей из угла рта. Пауэрскорт решил, что он, видимо, из машинного отделения. Матрос привел их на возвышение вроде обзорной площадки над просторным сухим доком, где в гигантской металлической колыбели лежал одетый в леса корабль. Люди как муравьи бегали по доскам, выполняя какие-то свои задачи, а в верхней части уже начали обновлять покраску. У носа корабля, с дальнего от зрителей края, стоял огромный кран, футов на двадцать пять возвышаясь над палубой. На стреле он нес массивную судовую пушку с длинным стволом, которую следовало установить на место, дабы служила она напоминанием и предостережением врагам России. Установкой руководил мужчина в красной фуражке. Он издавал громкие вопли, перемежаемые, как прошептал Шапоров, страшными угрозами тем, кто допустит ошибку. За краном, сквозь дым кузнечного цеха, сияли блекло-голубые воды Финского залива. А в восьми-десяти милях на юго-восток отсюда находилось нечто совершенно противоположное по духу всей этой военно-индустриальной мощи — грациозный, построенный в восемнадцатом веке Петергоф с его бьющими в небо фонтанами, водяными каскадами и танцующими мраморными нимфами…