Смерть особого назначения
Шрифт:
Зачем двигаться? Зачем? Не надо... Отдохни...
Он вновь потерял сознание, и в этот раз черная мягкая вата поглотила его на более значительный интервал времени – так показалось Соболевскому, когда очнулся. Кирилл не сумел определить, сколько именно пробыл в небытии – цифры на пульте расплылись перед глазами.
Теперь майору стало по-настоящему страшно. Он понял: еще немного – и кораблю конец вместе со всем экипажем. Провалы сознания становятся более долгими, отдавший последние силы организм отказывается бороться,
Зачем двигаться? Зачем? Не надо... Отдохни... Тишина придет сама, такая желанная и приятная...
Вновь очнувшись, майор тут же положил чудовищно тяжелые ладони на управляющие панели «Москита», заставил корабль начать маневр выхода из короны – пока пилот еще способен хоть изредка понимать, что делает.
...Потом он долго лежал в кресле, то и дело нажимая кнопку «реаниматора». В лицо била струя кислорода, носоглотку сводило от резкого запаха озона, чернильная слизь, набившаяся в черепную коробку, медленно и неохотно выходила наружу. Соболевский мог бы поклясться – он видел, как тает, растворяется клейкая муть, словно кусок льда под струей горячей воды.
Сначала из-под век исчезли светящиеся иголки, от которых жутко болели глазницы, потом майор почувствовал, как черепная коробка перестала быть перекачанным футбольным мячом – лишний воздух выпустили наружу.
Только после этого Кирилл чуть повернул голову, посмотрел на боковой дисплей, на котором бесновался Гакрукс. На огромной красной звезде бушевали огненные вихри – языки пламени закручивались в щупальца, тянулись наружу, к любому неосторожному путнику, рискнувшему подобраться слишком близко к мартеновским печам ада.
Яркие вспышки появлялись то в одном месте диска, то в другом – если б не фильтры, адаптивно снижавшие интенсивность светового потока, любая из них выжгла бы людям глаза. Соболевскому казалось, будто некая атакующая армия обрушивает на звезду десятки водородных бомб – кусты взрывов вырастали непрерывно, то выше, то ниже. Это выглядело красиво и жутко.
Когда Соболевский почувствовал, что способен более-менее нормально двигать руками, он поднял их к лицу, осторожно потер горящие веки. Кирилл боялся нажимать на глаза сильно – все никак не мог отделаться от чувства, что раскаленные иглы остались внутри и вот-вот проткнут зрачки.
– Фух... – донесся до командира голос Кочеванова, усталый и грустный. – Вот и протрезвели на все сто, будто не брали в рот ни капли. Пообещай, командир, что так развлекались в последний раз...
– Что это было? – пробормотал Берецкий из отсека кормового стрелка.
– Гакрукс, – вместо командира ответил штурман, оживавший с каждой секундой. – Гамма Южного Креста. Красный гигант, находящийся на удалении восьмидесяти восьми световых лет от Земли, прародительницы человечества.
Берецкий тупо молчал. Он спрашивал совсем о другом и, конечно же, Кочеванов отлично понимал это. Просто в силу привычки Евгений не мог нормально ответить на вопрос. А у
– Но это что! А вот в Южном Кресте есть еще Акрукс! Это голубая звезда. Она, конечно, не в вершине креста, а в основании, и потому расположена на удалении трехсот двадцати световых лет. Но если немного постараться, то мы сможем пройти и через ее корону, и тогда медаль за...
– Штурман! – вяло оборвал Соболевский. Он думал о другом. – Отставить треп, береги силы! Внимание, экипаж! Мы выходим из короны Гакрукса. Как состояние, Кочеванов?
– Спасибо туристическому агентству! Экскурсия запомнилась, но больше таких радостей не надо. Я слишком стар, чтобы...
– Цветков?
– Нормально, командир. Тошнит малость, но, уверен, это сейчас пройдет.
– Понял! Зорин?
– Я с вами, командир! Не могу сказать, что полностью, но на три четверти здесь, точно.
– Это как? – не удержался штурман. – Зорька! Ты пасешься на лугу или торчишь в стойле? Нельзя быть немножко беременным.
– Да пошел ты! – беззлобно ругнулся Никита. – Командир, все нормально. Просто у меня после такого аттракциона странное раздвоение личности. Вроде я тут, но часть осталась возле Гакрукса. Ерунда в голове, не знаю, как объяснить толком...
– Ясно. Понимаю, Зорин. Берецкий?
– Все в порядке, командир. И я, и двигатели пока тут, в корме. На все сто процентов.
– Это радует, – ухмыльнулся командир «Москита» и посмотрел на дрогла. – Уарн?
– Алларф... – едва слышно ответил тот. – Алларф актанг. Иска тонга финн...
Наверное, от пережитых потрясений дрогл позабыл, что люди не понимают его языка, ответил по-своему. Но майор Соболевский все равно обрадовался: раз Уарн заговорил, значит, еще не все потеряно. Есть надежда, что союзник придет в себя, справится с пережитыми шоком и болью.
Уарн уселся в кресле чуть ровнее, застонал, а потом что-то тихо, певуче забормотал на своем языке. Было понятно, что он ни к кому из людей не обращается, просто разговаривает сам с собой или читает вслух какие-то мантры. Спустя некоторое время уши чужака чуть распрямились, стали похожи на кожаные лопухи, даже вяло зашевелились.
– Ну вот и порядок, – с облегчением произнес Кирилл. – Значит, немного сбили противника с толку, удрали из-под контроля систем фринов. Пусть теперь гадают: куда мы выскользнули из короны. Пусть ищут!
– Уарн, а что фрины сейчас? – вдруг спросил Кочеванов. – Раньше ты фиксировал волны, в смысле гравитационные волны, волны тяжести, которые испускали вражеские сканеры. А теперь?
– А теперь я ничего не чувствую, – печально ответил Уарн на языке людей. – Слишком много энергии пропало. Надо восстановить.
– Долго? – уточнил командир «Москита». – Много времени надо, чтобы ты вновь начал чувствовать чужие эмоции, мысли, внешние поля?
– Десять тысяч ударов вашего сердца, – послушав себя, ответил Уарн, видимо под каждым ударом сердца подразумевая одну секунду.