Смерть поэта, или «Так исчезают заблужденья…»
Шрифт:
En me h^atant de vous transmettre cette d'ecision supr^eme, je suis. Benkendorff. [62]
Когда Алексей закончил читать, Саша даже присвистнул от удивления:
– Интересно, кто такой этот Тургенев [63] . Похоже, он очень важный человек, если сам государь-император знает, когда и чем он занят, и, исходя из этого, дает ему поручения.
– Ну да, хватит, мол, прохлаждаться, бери тело и вези. Обратите внимание: в этом письме ни разу прямо не сказано, кого именно хоронят, – сказал Алексей.
62
Господин граф!
Я
Спеша передать вам это Высочайшее решение, имею честь быть и пр. Бенкендорф.
63
Тургенев Александр Иванович (1784–1845) – русский историк, чиновник, близкий друг В. А. Жуковского.
– Нет, надо же так беззастенчиво лгать! – снова возмутилась Лидия. – Вдова якобы просит царя, чтобы человеку, который присутствовал при убийстве ее мужа, разрешили сопровождать тело к месту погребения. Да на ее месте нормальная женщина этому Данзасу глаза бы выцарапала!
Она изобразила характерный жест. Саша с Алексеем усмехнулись.
– Наверное, это письмо сочинили, чтобы представить Данзаса другом семьи Пушкина. Тогда никто не подумает, что он может быть убийцей, – сказал Саша.
В этот момент в дверях гостиной появился Аркадий в халате и со свечой в руке. Под мышкой он держал документ, который ему ранее принесла Лидия.
– Простите мне мой внешний вид, – извинился он. – Раз вы еще не спите, решил зайти и рассказать вам, что я думаю по поводу этого письма.
– Очень мило с твоей стороны, спасибо, – сказала Лидия.
Аркадий поставил свечу на стол, отдал письмо Алексею и сел на диван рядом с Сашей.
– Папенька, – спросил Саша, – я прав, что с помощью пиявок раненых не лечат?
– Можно сказать, что да, – отвечал Аркадий. – Правда, я знаю одного доктора, который советует ставить пиявки на края ран, чтобы процесс заживления шел быстрее и не оставалось рубцов. Но это можно делать только тогда, когда рана уже затягивается и жизни больного ничего не угрожает. Если же человек потерял много крови и испытывает сильную боль, то постановка пиявок не принесет никакой пользы, а только увеличит кровопотерю и усилит страдания. Но пиявки на рану – ничто по сравнению с другой совершено чудовищной глупостью, описанной в этом письме. Только прежде я хочу спросить, есть ли здесь те, кто теряет сознание при обсуждении натуралистических медицинских подробностей?
– Ежели что, то нюхательные соли на тумбочке в спальне, – предупредила Лидия.
– Отлично! – улыбнулся Аркадий, – Раз так, то слушайте. Пища, которую употребляет человек, обрабатывается, переваривается в замкнутой системе органов, и с момента поедания до момента эээ… удаления она ни с чем другим не соприкасается. Если же в результате ранения целостность пищеварительного тракта нарушается, то его содержимое растекается внутри тела, и это приводит к заражению других органов. Человек при этом испытывает сильнейшую боль и через короткое время умирает. Поэтому, если врач хочет попытаться спасти раненного в живот, он не будет позволять ему есть или пить, чтобы не провоцировать истечение. Но в этом письме написано, что такому раненому вопреки и всем медицинским практикам, и здравому смыслу не только регулярно давали питье, но еще и промывательное поставили. Если у человека открытая рана, то сам процесс постановки будет для него мучительным, а в результате этой процедуры у него по животу разольется вода, смешанная с содержимым кишечника. Не знаю, чем мог руководствоваться врач, сделавший такое назначение. На мой взгляд, ему не лечить людей надо, а в пыточной работать. Но там написано, что это сделал некто Арендт [64] , а он сейчас известный в Петербурге чиновник от медицины.
64
Арендт Николай Федорович (1786–1859) – известный российский врач, хирург. Был начальником одного из военных госпиталей Санкт-Петербурга и главным доктором заведений санкт-петербургского приказа общественного призрения.
– Но, возможно, этот Арендт сейчас живет себе спокойно и знать не знает, какие назначения он делал умирающему Пушкину, – предположил Саша.
– Может быть, – ответил Аркадий. – Описанные в этом письме клиническая картина и действия врачей не имеют ничего общего с реальностью. Тяжело раненные обычно либо пребывают без сознания, либо так сосредоточены на своих болевых ощущениях, что не замечают ничего и никого вокруг. А здесь человек с пулей в животе вел себя так, как будто у него просто насморк или легкая мигрень и при этом организовал у себя в кабинете прием по поводу своей будущей кончины. Умирающие часто бредят, зовут маменьку или женщину любимую, а этот изъяснялся очень внятно и почему-то требовал к себе каких-то посторонних.
– Папенька, скажите, а вообще можно ли спасти раненного в живот?
– Можно, но далеко не всегда. Для этого важно как можно быстрее доставить человека на операционный стол. Дать опия, чтобы во время операции он не скончался от боли. Нужно сделать чревосечение, извлечь пулю. Далее следует проверить целостность кишечника, и если повреждения незначительные, то устранить их. При обширном повреждении, скорее всего, спасти человека не получится. Внутренности следует промыть и прочистить, наложить швы на рану, оставив дренажное отверстие с трубкой, а потом молиться, чтобы не развилось заражения. Я хоть и в военном госпитале работаю, но оперировать больных с пулевыми ранениями мне приходится редко. Правда, мне удалось вылечить одного поручика, раненного в живот во время беспорядков на Сенатской. Ему повезло, он крепкого телосложения, пуля пробила мышцы, но внутренние органы не повредила
– Ты спас мятежника? – спросила Лидия.
– Нет, он из императорской гвардии. По верным законной власти войскам тогда велась стрельба из толпы и из-за укрытий, и генерал Милорадович [65] стал в тот день не единственной жертвой. Но и солдат, которые выступили на стороне мятежников, мы тоже оперировали. А с тем поручиком мы подружились, иногда переписываемся, он уже до полковника дослужился. Но вот другой пациент, попавший ко мне с таким же ранением, к сожалению, умер. Там был несчастный случай на охоте, один отставной офицер получил в живот заряд дроби. Его в госпиталь доставили достаточно поздно, дробинок было много, в общем, заражения избежать не удалось…
65
Милорадович Михаил Андреевич (1771–1825) – русский генерал от инфантерии, один из предводителей русской армии во время Отечественной войны 1812 года, Санкт-Петербургский военный генерал-губернатор. Был убит на Сенатской площади во время мятежа 14 (25) декабря 1825 года.
Аркадий вздохнул, словно заново переживая свою врачебную неудачу.
– Аркадий, скажи, пожалуйста, а других врачей, кроме Арендта, которые названы в письме Жуковского, ты знаешь? – спросил Алексей.
– Спасский [66] учился вместе со мной, но двумя годами позднее. Он все время первым стремился быть, лучшим, потому я его и запомнил. Сейчас его фамилия в газетах мелькает, он вроде в академии преподает и еще какие-то чиновничьи функции выполняет. Остальных вообще не знаю, даже имен не слышал.
66
Спасский Иван Тимофеевич (1795–1861) – известный во второй четверти XIX века доктор медицины, профессор Петербургской медико-хирургической академии.
– А вы, папенька, хотели, когда учились, быть первым? – поинтересовался Саша.
– Я хотел лечить людей, – ответил Аркадий.
– Значит, Арендт и Спасский в настоящее время не просто практикующие врачи, а в большей степени чиновники от медицины, – рассуждал Алексей. – Интересно, по какому же принципу Жуковский выбирал фамилии докторов для своего письма?
– Я тоже об этом думаю, – отозвался Саша. – Наверное, если папенька почти никого из них не знает, а Жуковский знает, то можно предположить, что были выбраны врачи, которые бывают в обществе.