Смерть президента

Пронин Виктор Алексеевич

Но, поразмыслив, Цернциц успокоился — и газовую атаку из космоса он сможет отразить. Цернциц не заметил даже, как в мыслях он объединил Пыёлдина и себя. Впрочем, этому было вполне разумное объяснение — если Дом подвергнется не газовой, а самой обычной бомбовой атаке, то пострадает в первую очередь он, Цернциц, ведь Дом наверняка будет разрушен…

— Ну что, Ванька, устоим против газа? — неожиданно раздался за спиной голос Пыёлдина.

Цернциц вздрогнул, обернулся — позади него в кресле сидел Пыёлдин. Он выглядел отдохнувшим, свежим и с тем

успокоенным выражением, какое бывало у самого Цернцица после недолгого общения с Анжеликой.

Как давно это было, боже, и как недавно…

— Устоим, — вздохнул Цернциц.

— Точно?

— Не думай об этом, Каша… Сбросишь в окно сотню-другую заложников, и все эти газовщики сами отвалятся.

— Тоже верно, — кивнул Пыёлдин. Но осталось в его голосе сомнение. Видимо, предложение Цернцица не во всем его устроило.

— Что тебя смущает, Каша?

— Так ведь это… Заложники вроде того что переходят на мою сторону… Как же мне своих-то в окно сбрасывать? Нехорошо получается.

— Зато остальные выживут, — усмехнулся Цернциц.

— Да? — переспросил Пыёлдин. — Ну ладно, разберемся, — однако сомнение в его голосе осталось.

— Не хочешь сбрасывать — не сбрасывай, — сказал Цернциц, продолжая носиться над земным шаром, включаясь то в одну программу, то в другую. — Есть еще кое-что… Ты думаешь, что означают вот эти выступы с боков Дома?

— Вентиляция какая-нибудь… А что еще?

— Якобы вентиляция. А на самом деле ракеты «земля — воздух». Очень хорошие ракеты… Билл-Шмилл подарил… сбивают любую цель на любой высоте. Я отсюда могу спутник сшибить, если он мне очень уж не понравится.

— И что же… Вот так взял и подарил? — недоверчиво спросил Пыёлдин — ко всем на свете подаркам он относился с подозрением, твердо усвоив, что бесплатным сыр бывает только в мышеловках.

— Конечно, нет! — рассмеялся Цернциц. — Я оплатил все его телевизионные выступления во время предвыборной кампании. А он отдал мне списанные ракеты.

— А они взлетят, списанные-то?

— Они лучше всех несписанных. Билл-Шмилл полностью отработал мои деньги. Нам нечего бояться газовой атаки. Мои радары предупредят задолго до того, как их бомбы появятся над Домом. Сработает автоматика, и ракеты понесутся навстречу. И сшибут их где-нибудь над Тихим океаном… Все это чепуха, не думай об этом… Главное в другом — ты их взял за горло, Каша. Ты их взял. На сегодняшний день у тебя все в порядке. Мир в панике, они не знают, что делать, как им жить дальше. Но возникает маленький вопрос, совсем маленький… вроде мышонка за пазухой…

— Ну?

— Что дальше. Каша? Что потом?

— Суп с котом! — ответил Пыёлдин выскочившими из детства словами.

— А помнишь, Каша, как мы с тобой затеяли однажды сварить самого настоящего кота? — улыбнулся Цернциц. — Помнишь?

— В лесопосадке? Рядом с железной дорогой? — Пыёлдинская физиономия расплылась в широкую мечтательную ухмылку.

— Да… Была осень, ветер, холод, у меня температура, — медленно продолжал Цернциц. —

Жрать хотелось — спасу нет, как же мне тогда хотелось жрать… И это несмотря на температуру, несмотря на то, что лежал я и тихо помирал…

— В те годы ты частенько помирал, — заметил Пыёлдин. — По разным причинам.

— А тут кот подходит, — продолжал Цернциц, не обращая внимания на слова Пыёлдина. — Роскошный рыжий кот…

— И не худой… Упитанный нам тогда попался кот, а?

— С жирком, — согласился Цернциц. — Шерстка на солнце играет, ветер эту шерстку колышет, а он ручной оказался, сам подходит, муркает, мордой своей дурной трется… И вот что я тебе скажу, Каша…

— А жрать хотелось! — протянул Пыёлдин. — Если бы только кто знал…

— Я знал, — сказал Цернциц. — И вот что я тебе скажу, Каша, — повторил Цернциц, но Пыёлдин опять его перебил:

— А рядом подсолнухи, но эти жлобы-воробьи начисто все повыклевали!

— Каша! — строго произнес Цернциц. — Остановись! Я вот что скажу… Если бы мы тогда сварили этого кота… Если бы мы тогда его съели… То уже никогда в жизни не смогли бы насытиться. Мы бы с тобой всю оставшуюся жизнь только и думали бы о том, где бы пожрать.

— Ты думаешь? — с сомнением произнес Пыёлдин.

— Точно, Каша. Котов нельзя употреблять в пищу. И собак. И лошадей.

— И людей?

— Людей можно. Людей даже нужно… чтобы они не забывали, кто они есть.

— Почему?

— Потому что они хищники, Каша.

— А коты? — спросил Пыёлдин. — Коты тоже хищники. И собаки.

— Они где-то там, у себя, в своей кодле хищники. Это их дело. И потом, знаешь… Хищник — это не тот, кто сожрал кого-то, чтобы выжить… Хищник — это тот, который жрет ближних для забавы, от скуки… Мне кажется, Каша, что мы с тобой хотя и много чего натворили… Но последнюю грань, за которой живут подонки, все-таки не переступили.

— Я переступил, — сказал Пыёлдин негромко. — Подонок я, Ванька. Это точно.

— А тебе, Каша, не встречались настоящие подонки.

— А тебе?

— На каждом шагу.

— Покажешь?

— Сам узнаешь.

— Как?

— По морде. У них морды поганые. И когда близко подходят, у тебя по телу озноб. И тошнота… Выпить хочется чего-нибудь покрепче.

— То-то меня колотит в этом Доме… Поначалу думал, что заболел, простудился, пока в вертолете летел… Оказывается, причина совсем другая.

— Подонков здесь много, Каша… Цвет общества, — Цернциц печально улыбнулся, как человек, который наверняка убедился, что ничего исправить в этом мире он уже не сможет. — Мы отвлеклись, Каша… Я спросил у тебя… А что потом?

— Не знаю.

— Врешь, Каша. Сейчас ты врешь. Признаться боишься. Ведь боишься признаться?

— Ты прав, Ванька. Ты всегда прав. Ты так часто оказываешься прав, что с тобой противно разговаривать.

— А ты не со мной, ты вон с корреспондентами поговори, с акулами пера и объектива… Их там уже столько набралось, что на первом этаже не помещаются.