Смерть президента
Шрифт:
За дверью послышался сдержанный опасливый шум — видимо, кабинет начали заполнять корреспонденты, собравшиеся чуть ли не со всего земного шара. Их количество нисколько не смущало Пыёлдина, мало трогала его и их техника, позволявшая заглянуть не только ему в душу, но и за пазуху, в карман, поймать его оробевший или озверевший взгляд, наверняка заглянут и под подол Анжелики — вот там их ждет настоящее потрясение, от которого народы не скоро придут в себя…
Осторожно скосив взгляд, Пыёлдин попытался понять ее настроение, отношение к происходящему, к нему, в конце концов. Но красавица выглядела, как всегда, беззаботной, уверенной, и легкость была в ее взгляде, в движениях, именно легкость.
— Ну ладно, — проворчал Пыёлдин. — Ну и пусть.
— Что? — улыбнулась Анжелика.
— Все хорошо, прекрасная маркиза… Все хорошо… Сгорела только крыша, прекрасная маркиза… И дом от верха и до низа… А в остальном все хорошо.
— Ну и прекрасно!
— Да? — удивился Пыёлдин ее безмятежности. — Ты в самом деле уверена, что все будет хорошо?
— Ты, Каша, страшно везучий человек. Ни одна Альфа, Омега, Сигма, Дельта, Гамма и прочие специальные подразделения не смогли бы взять этот Дом. А ты взял. Так было суждено. А раз суждено, то и сомневаться нечего. Там уже все решено, все согласовано и все документы подписаны.
— Где — там?! — сорвался Пыёлдин.
— Там, — и Анжелика показала указательным пальчиком вверх. — На небесах. Видишь ли…
Анжелика не успела закончить — открылась дверь, и на пороге возник бледный Цернциц. Он внимательно посмотрел на Пыёлдина, на Анжелику, будто подозревал, что они занимались чем-то безнравственным. Но, видимо успокоившись, сделал глотательное движение.
— Они здесь, Каша, — сказал он. — Ждут.
— Дождутся, — весело улыбнулся Пыёлдин.
А Цернциц с легким содроганием увидел, что зубы у того белые, ровные, не имеющие ничего общего с теми темноватыми пеньками, которые совсем недавно кое-где торчали из его десен. Видимо, странные процессы в организме Пыёлдина продолжались.
Немногие слова Анжелики о его везучести, о том, что сама судьба выбрала его своим орудием, сняли с Пыёлдина напряжение, он тоже почувствовал себя легко и шало, а когда поднималась в душе неуправляемая волна куража и безрассудности, он уже знал — все получится, мать их за ногу!
— Через полчаса тебя будет знать в лицо каждый житель земли, — произнес Цернциц каким-то непривычно смазанным голосом. Ему, видимо, хотелось откашляться, но он не смел.
Волновался Цернциц, волновался.
— Они будут знать и тебя, Ванька. И Анжелику.
— Анжелику они давно знают. Она и так снится половине населения планеты.
— А почему только половине? — ревниво спросил Пыёлдин.
— Потому что вторая половина — женская. А что касается мужчин, то она снится всем. Доводя целые народы до полного умопомешательства.
— Надо же! — восхищенно произнес Пыёлдин. — И ты об этом знаешь? — повернулся он к Анжелике.
— А! — сказала она, небрежно махнув своей божественной ладошкой, и от этого простенького жеста у Пыёлдина опять все напряглось внутри, застонало и заныло.
— До сих пор они о тебе только слышали, — продолжал Цернциц сумрачно.
— Кто они?
— Жители планеты. Теперь увидят во всей красе. Ты сейчас, Каша, посмотришь в глаза пяти миллиардам людей. Тебе есть что им сказать?
— Найдется, — и Пыёлдин невольно сделал такой же пренебрежительный жест, какой только что потряс его в Анжелике. — Ты, Ванька, не дрейфь. Ты меня держись. В случае чего кирпичиком пооткинемся.
— Было дело, — с облегчением произнес Цернциц — он тоже был рад отвлечься воспоминаниями давних лет.
— И ведь все тогда получилось! — улыбался Пыёлдин широко и простодушно. — А, Ванька! Помнишь?
— Такое, Каша, не забывается… Жизнь была на кону. Не окажись тогда на дороге куча битого кирпича, неизвестно, было бы у нас с тобой в жизни еще что-нибудь…
— Здорово они нас тогда выручили!
— Пока я кирпичами откидывался, пока держал целую толпу на расстоянии…
— Во-во! — радостно закричал Пыёлдин. — Я успел чужую машину завести! Неплохая оказалась машина!
— Правда, бензину в ней было километров на двадцать, — печально улыбнулся Цернциц.
— Но нам хватило этих двадцати километров! Мы примчались на станцию, а товарняк отправлялся через пять минут! И снова свобода! И снова жизнь! И снова любовь! — Пыёлдин кричал, радовался, на ходу обнимал Анжелику, и его новый черный автомат болтался на груди с какой-то сумрачной изысканностью.
Анжелика, улыбаясь, наблюдала за подельниками, и непонятно было — восхищается ли ими, осуждает, вообще слышит ли она их или думает о чем-то своем. Так могут улыбаться невероятные красавицы, только им дано вот так рассеянно смотреть сквозь время и пространство, сквозь беснующиеся перед их глазами толпы мужиков, потерявших разум и готовых потерять все остальное. Достаточно пройти в любой художественный музей, взглянуть на картины, написанные триста, пятьсот, тысячу лет назад — с полотен смотрят красавицы, смотрят сквозь время и пространство. Они могут нравиться, могут не нравиться, раньше рисовали, писали, ваяли других женщин, но это неважно. Анжелика была одного с ними племени и смотрела на подельников тоже не то из прошлого, не то из будущего снисходительно и прощающе. Бросив взгляд на свои маленькие часики, усыпанные бриллиантами, она позволила мужчинам еще некоторое время понаслаждаться счастливым воспоминанием о куче кирпичей и сказала:
— Пора.
— Что пора? — спросил Пыёлдин и тут же вспомнил. — А! Да! Конечно! Значит, так… Ванька, занимайте с Анжеликой места в президиуме. Через минуту появляюсь я. Надо все-таки соблюдать порядок. Заметано?
Не отвечая, Анжелика поднялась и спокойно шагнула за дверь, словно там были не всемирные хищники, жаждущие крови и мяса, а старые и добрые друзья, которые давно ее ждали. Вышла и оставила дверь приоткрытой, приглашая и Цернцица последовать за собой.
— Пошел, — не столько произнес, сколько выдохнул побледневший Цернциц и, задержав дыхание, шагнул через порог — так шагают новички-парашютисты в люк самолета.
— Ни пуха! — улыбнулся Пыёлдин.
— К черту! — донесся до него слабый вздох Цернцица.
В зале раздался гул голосов, корреспонденты рванулись к аппаратуре — заработали валики, завертелись бобины, наматывая бесценные изображения логова террористов, чтобы уже через несколько минут вся планета захлебнулась, в жадном нетерпении пожирая новую информацию.
Едва касаясь ногами ковра, Анжелика прошла на возвышение, тронула рукой спинку стула. Откинув назад золотистые волосы, она повернулась к объективам с легкой улыбкой, полной доброжелательности и снисхождения, — снимайте, дескать, если вам это так нужно… Цернциц тоже умел владеть собой. Едва за ним закрылась дверь, он вскинул голову, бесстрашно посмотрел в стеклянные глаза объективов и улыбнулся. Дескать, чем могу быть полезен, господа хорошие! Неторопливо пройдя к столу, он сел, оставив между собой и Анжеликой свободное место. Теперь на его лице были усталость и снисходительность. Похоже, он жалел этих взбудораженных корреспондентов, вынужденных зарабатывать хлеб таким вот странным и недостойным способом. Кроме того, это Цернциц тоже знал: все они отчаянно трусили, но в то же время гордились своим мужеством, как же — посмели забраться в берлогу безжалостного и кровавого душегуба.