Смерть президента
Шрифт:
— Понятно, — кивнул Цернциц. — У нее язычок бывает довольно шустрым, хе-хе.
По простоте душевной не уловил Пыёлдин срамного намека, а то бы несдобровать Цернцицу, ох, несдобровать. Ни секунды бы не задумался Пыёлдин перед тем, как нажать курок. Почувствовал он второе дно в словах Цернцица, насторожился, где-то на загривке шерстка у него поднялась, но нет, не догадался. И Цернциц спохватился, осознав, что перешел допустимую грань, вспомнил, что автомат у Пыёлдина частенько стреляет сам по себе, даже не спрашивая разрешения
— Ладно, Ванька, кончай, — устало проговорил он.
— Прямо сейчас?
— Остановись, Ванька! А то, я смотрю, ты больно осмелел. Не надо со мной так. Мы долго жили друг без друга, я и дальше смогу… За эти годы я нервным стал, Ванька. Не всегда думаю перед тем, как сделать что-то… Спохватываюсь, но бывает поздно… Мне потом жалко тебя будет, я тебя вспоминать буду, но это уж потом… когда ничего не изменишь, ничего не поправишь. Ты ведь понял меня, Ваня? Ты хорошо меня понял? Мне ничего повторять не надо?
— Видишь ли, Каша…
— Спрашиваю — понял?
— Понял.
— А теперь иди. Зови эту шелупонь с первого этажа. Я готов встретиться с мировым общественным мнением. И предупреди этих… Как их там… Кто с оружием придет, от оружия и погибнет.
— Да, я помню… На том стояла и стоять будет…
— Будет стоять, — перебил Пыёлдин. — У того, кто выживет. Ты вот мое место в тупике определил, а я тебе говорю — все только начинается. Я в самом начале, Ванька. Я всего лишь первый шаг с порога сделал.
— Не обижайся на меня, Каша, — Цернциц легонько похлопал Пыёлдина по руке.
— Обижаться?! На тебя?! — воскликнул Пыёлдин с необыкновенной живостью. — Я бы рад, да не могу! Ни на кого не могу обижаться, Ванька! Потерял способность. Автомат мой может на кого-то обидеться, иногда я даже не знаю, за что… А я — нет. Отмерло что-то во мне… Но я оживу… Анжелика, милая, скажи — я оживу?
— И очень скоро, — твердо ответила красавица.
— Вот видишь, Ванька… Оживу. Если, конечно, жив останусь. Вот тогда и обижаться буду, вот тогда и прощения проси… А сейчас — не стоит. Не пойму я тебя.
Цернциц ответил долгим прощальным взглядом и, не сказав ни слова, отправился вызывать журналистов. От волнения он шел так, как когда-то в юности, — выбрасывая носочки туфель в стороны, часто переставляя ноги и играя ягодицами.
Когда он скрылся, Пыёлдин и Анжелика посмотрели друг на друга новыми глазами. Слова Цернцица об истерике Пыёлдина, о тупике, в котором он оказался, об Анжелике, которой снова предстоит забираться под стол, насторожили обоих, заставили на все происходящее взглянуть тревожно и опасливо.
— Ну что, Анжелика… Выживем?
— А так ли это важно, Каша? Живем, и ладно. Живем здесь и сейчас. А все остальное… Существует ли оно, Каша?
Растроганный Пыёлдин в благодарность за хорошие слова положил непутевую свою голову на плечо Анжелики и замер на какое-то время, боясь пошевелиться и разрушить святой момент. Это с ним в последнее время происходило все чаще: едва прикоснувшись к Анжелике, он сразу замирал с единственным желанием — пусть эти мгновения длятся дольше, как можно дольше.
— Все, Каша, — сказала Анжелика, отстраняясь. — Пора идти в ванную.
— Бриться?
— Не надо. Недельная щетина в моде. Я только подровняю твою юную бороду.
— Боже! Неужели во мне есть что-то юное?
— Гораздо больше, чем ты думаешь! — рассмеялась Анжелика. — Я пошла за одеждой.
— А где ты ее возьмешь?
— Раздену кого-нибудь… Не переживай, будешь в полном порядке. Постригу, припудрю, наложу румянец… Террорист твоего уровня должен выглядеть достойно. Тогда сможешь диктовать миру свои условия. И миру ничего не останется, как эти условия принять.
— Я им продиктую! — Пыёлдин в радостном возбуждении потряс над головой автоматом.
— Забыл наш общий друг Ванька народную мудрость, оторвался от жизни, пренебрег старыми истинами…
— Какую мудрость он забыл?
— Не загоняй крысу в угол, — ответила Анжелика.
— Я в углу?
— Он так сказал.
— Я крыса? — с обидой спросил Пыёлдин — он ожидал от Анжелики только нежных, ласкающих слух слов, только трепетных касаний, только божественных улыбок. Когда же она произносила нечто жесткое, Пыёлдин настораживался и огорчался.
— Не знаю, крыса ли ты, — ответила Анжелика. — Я, например, Крыса. По гороскопу.
— Вообще-то я родился в сентябре…
— Тогда ты Дева! — рассмеялась красавица. — Ладно… Дуй в ванную. Дева должна выглядеть… как дева.
— Надо же, — смятенно пробормотал Пыёлдин. — Дева… А может, к лучшему… Ладно, авось!
Подзадержался в ванной Пыёлдин, не нашел в себе сил быстро выйти из-под свежих струй, не смог сразу покинуть благоухающее помещение, наполненное махровыми полотенцами, халатами, кремами и лосьонами. А когда вышел, запахнувшись в алый халат, то увидел в кресле роскошный черный костюм, поверх него была брошена белоснежная сорочка, и на ней лежала лиловая бабочка.
— Это мне? — опешил он.
— Примерь! — ответила Анжелика.
— Ни за что в жизни! Никогда! Ни за какие деньги! — завопил Пыёлдин, с ужасом представив себя в этом наряде.
— Ты слышал, что сказал Ванька? Пустые слова. И он прав. Не надо произносить их вслух. Садись! — Анжелика повелительно указала на стул у зеркала. — Подровняю бороду и уберу клочки шерсти из-за ушей.
Оглянувшись в беспомощности перед напором Анжелики, Пыёлдин увидел вдавленный в кресло маленький черный автомат с длинным рожком, наполненным, по всей видимости, множеством патронов.