Смерть президента

Пронин Виктор Алексеевич

— Ну, ты даешь, Каша! — произнес он после долгого потрясенного молчания. — Ну, ты даешь! — повторил он, не находя других слов, чтобы выразить удивление превращением Пыёлдина.

— Это не я, — небрежно бросил Пыёлдин. — Это Анжелика. Она может, как я понял, из кого угодно сделать человека.

— Человека можно сделать только из человека… Недооценил я тебя, Каша, виноват.

— Бог простит! — весело ответил Пыёлдин и с некоторым изяществом опустился в кресло. — Какие новости? — спросил он, закидывая ногу за ногу и не переставая изумлять Цернцица своими вдруг возникшими манерами.

— Журналисты сейчас будут

здесь. Всех приглашать не стал, перебьются. Думаю, тебе стоит пройти в ту комнату и подождать, пока они соберутся. А потом выйдешь и сядешь за этот стол.

— При одном условии… С одной стороны от меня будешь сидеть ты, а с другой стороны — Анжелика.

— И как это понимать?

— Союз бандитизма, банков и всего прекрасного, что есть на этой земле.

— Ты в самом деле считаешь, что мы с тобой в одной связке?

— А разве нет, Ванька? Разве ты этого не знал? Разве мы не работали вместе до того, как я здесь появился?

— С тобой стало трудно разговаривать, Каша!

— Почему? Я перестал ругаться, я усвоил твои слова, доводы… Перестал потрясать автоматом…

— Лучше бы ты им потрясал, как раньше.

— Банкирам это понятнее?

— Банкирам так проще.

— Пошли, Каша, — сказала Анжелика, которой надоел этот перебрех. — Побереги силы для журналистов.

Оказавшись в отдельной комнатке, примыкающей к кабинету, Пыёлдин и Анжелика закрыли за собой дверь и расселись в низких кожаных креслах. Только сейчас до Пыёлдина дошло, что его прежний образ кровожадного бандюги, захватившего скопище банков, уже не годился. Кровь лишь поначалу вызывает оторопь, а потом она только смешит, как, впрочем, и все на этом свете. Любая оторопь, и в чем бы ни была ее причина, заканчивается смехом.

Перемены, которые Пыёлдин ощутил в себе, оказались как нельзя более кстати. Во всем нужны перемены, нельзя слишком долго применять одни и те же приемы — в любви, в бизнесе, в политике. Ловят бандитов на однообразных приемах, разоблачают жуликов, выводят на чистую воду банкиров, любовников без выдумки, без дерзости, без блеска глаз и шалых неожиданностей — гонят.

И правильно делают.

К исходу первых суток Пыёлдин понял, что положение, в котором он оказался, начинает закисать, теряется темп, исчезает неожиданность. Такие моменты он чувствовал всегда — когда воровал, подделывал документы или срезал подсолнухи у простодушных хохлушек.

Сейчас понял — новый костюм кстати.

И превращения, которые начали в нем происходить, — кстати. Похоже, Анжелика это поняла даже раньше его. «Наш человек», — одобрительно подумал Пыёлдин, коротко взглянув на красавицу, которая расположилась в соседнем кресле и, чуть прикрыв глаза, смотрела на Пыёлдина, то ли удивляясь происходящим в нем переменам, то ли вызывая каким-то колдовским способом все новые превращения. Наверно, все-таки колдовство, наверно, все-таки магия — неожиданно бросив на нее взгляд, Пыёлдин заметил множество искорок между кончиками ее пальцев на отставленной руке, заметил маленькие голубоватые сполохи между ресницами…

— Нравлюсь? — спросила она со странной полуулыбкой.

— Да, — сказал он.

— Очень?

— Да!

— Навсегда?

— Да, Анжелика, да!

— Это хорошо, — кивнула она, и бриллианты на ее короне полыхнули как никогда ярко острыми иглами-лучами. — Ты правильно отвечал. Мало людей, способных

произнести слово «да» — твердо, внятно, без оговорок и уверток. Не могут произносить «нет». Ты же без труда трижды произнес «да». Ты сильный человек, Каша. Такие люди встречаются реже, чем один на миллион.

— Что же говорят остальные, когда им нужно с чем-то согласиться?

— Ха! — Анжелика взмахнула рукой, и огоньки на кончиках ее пальцев побежали в радостном хороводе. — Говорят «пожалуй», «скорее всего», «неплохо бы» и так далее. То есть нечто такое, от чего потом можно отказаться. Дескать, неправильно меня поняли, дескать, иное я имел в виду, дескать… когда человек говорит «да» или когда он говорит «нет», он сам, добровольно отрезает себе пути к отступлению.

— Я правильно тебя понял? На встрече с корреспондентами я это должен иметь в виду?

— Да.

Пыёлдин встал, прошелся взад-вперед и вдруг ощутил перемену. Прошло какое-то время, пока сообразил, — он стал выше, пол как бы отдалился от него.

— Тебе не нужно ни к чему готовиться, — сказала Анжелика. — Сообразишь по ходу. Ты в порядке. У тебя не только костюм, сейчас у тебя и мозги в порядке.

— Ну что ж, соображу по ходу.

Пыёлдин и раньше замечал за собой особенность — самые нужные, правильные и неуязвимые слова выскакивали из него совершенно неожиданно, в последний момент. Он готов был клясться, что за миг до того, как следователь задавал самый каверзный, провальный вопрос, у него и в помине не было доводов, которые он так самозабвенно начинал выкладывать дотошному дознавателю. Потом долго удивлялся — откуда взялись у него эти единственно спасительные слова, кто за него придумал так выстроить объяснения, что ему в конце концов давали всего два года вместо положенных десяти?

И даже теперь, когда в этом стеклянном Доме деньги горой лежали перед ним, не взял, от миллионов отшатнулся, хотя, казалось бы — ребята рядом, готовы поддержать и словом и огнем, вертолет под рукой, боевая машина, способная летать между домами, нырять под воду и выныривать, забиваться в лесную чащу и выползать из леса…

А вот не взял.

Что-то остановило.

Теперь только понял — был обречен.

Государство, армия, спецслужбы не выпустят его с такими деньгами, потому что на кону достоинство власти. С помощью своих радаров, спутников, перехватчиков и прочего хитроумного дерьма все равно вычислят, распознают, окружат и возьмут, не считаясь ни с какими потерями. А деньги его рассуют по собственным карманам, чтобы потом заявить на весь мир, что удалось, дескать, преступникам сбросить доллары в условленном месте, как-то изловчились, сволочи, их припрятать…

Нет, только амнистия, полная и безоговорочная!

Пыёлдин криво усмехнулся про себя — слова об амнистии слишком уж живо напоминали полную и безоговорочную капитуляцию. Он понимал, что настаивает именно на этом, на капитуляции государства перед ним, перед Пыёлдиным. Конечно, многие будут уязвлены, многие лишатся высоких своих постов, начнется великая кадровая чехарда на всех уровнях. Новые лица замелькают, более молодые, голодные и бесстыжие, хотя представить себе более бесстыжих, чем те, которые сейчас шастают по государственным коридорам, нелегко. «Найдутся, — горько усмехнулся Пыёлдин, — более алчные и спесивые всегда находятся, хотя, казалось бы, куда дальше, куда дальше…»