Смерть президента

Пронин Виктор Алексеевич

— А страна?

— И страна не может, Каша!

— А мир? — нежно улыбнулась Анжелика.

— Мир пока еще держится, — устало ответил Цернциц. — Но это не может продолжаться слишком долго. Аэропорт города работает на пределе. Каждый час идут на посадку транспортные самолеты со всего сытого мира. Они, конечно, чувствуют себя благодетелями, кормильцами, хотя на самом деле избавляются от гнилой своей продукции.

— Колбасная цивилизация, — пожал плечами Пыёлдин. — Чего от нее хотеть.

— Они просто спасаются, — добавила Анжелика.

— Да, конечно, — кивнул Цернциц. — И хотят, чтобы именно Боб-Шмоб взорвал тебя.

Это позволит им остаться чистыми, а террористы всего мира получат жестокий урок. Они же понимают, что победить терроризм можно только еще большей кровью — уничтожать их вместе с заложниками.

— А что Боб-Шмоб?

— Колеблется. Он готов так поступить, но не может, некстати это сейчас… Выборы скоро. И еще одна причина… Всем известно, что в Доме уже десять тысяч заложников. Завтра их будет двадцать. Кроме того, Боб-Шмоб знает, что в Доме столько долларов, столько долларов, сколько нет в его дырявой казне, разворованной толстомордыми, мокрогубыми, писклявыми соратниками! — воскликнул Цернциц с нескрываемым презрением.

— Так что говорит шкура? — напомнил Пыёлдин.

— Ах да, — Цернциц потер пальцами лоб. — Как я уже сказал, сначала будет смех, потом гнев. Потом Боб-Шмоб сделает важное государственное заявление.

— И? — поторопил Пыёлдин.

— И отвергнет все твои притязания. Мы не можем, скажет он, потакать бандитам и террористам!

— Дальше!

— После этого тебе придется сбросить вниз сотню-другую заложников. И когда мир в очередной раз покроется холодным потом, скажет, что его неправильно поняли, что он не возражает против твоего участия в выборах. Конечно, будет телефонный перезвон со всем этим жульем — Билл-Шмилл, Джон-Шмон, Шимон-Шимон… Но кончится тем, что он даст добро.

— А я нуждаюсь в его разрешении?

— Да. Потому что ты не только претендент… Ты еще и террорист. А он президент. И он вправе применить к тебе кое-какие меры. Но не применит. Потому что через три дня в Доме будет сто тысяч человек. И ты сможешь сбрасывать в день по тысяче.

— И мы победим?

— Конечно, — ответил Цернциц и, опустив голову, начал рассматривать собственные ладони, будто хотел найти подтверждение своим словам по линиям судьбы, которые густой сеткой покрывали ладони карточного шулера и международного проходимца. Пыёлдин тут же почувствовал недоговоренность и, взяв Цернцица за плечи, повернул к себе.

— Ванька! Смотри мне в глаза! Отвечай прямо и не задумываясь… Мы победим?

— Очень может быть.

— А что ты чувствуешь своей обалденной шкурой, которая улавливает полет бабочки в дальнем лесу, любовный шепот в соседнем доме, подлые замыслы врагов на том берегу океана? Что чуешь? Мы победим?

— Да, — твердо ответил Цернциц и посмотрел Пыёлдину в глаза. — Да, Каша.

— Раз и навсегда?

— Никто не побеждает раз и навсегда. Поражение может быть окончательным, но окончательной победы не бывает, Каша. И тебе, будущему президенту великой державы, пора это знать.

— Я — будущий президент? — Пыёлдин опять почувствовал в словах Цернцица какую-то невнятность, словно тот не произносил последнего, самого важного слова. — Ванька! Отвечай, не задумываясь!

— Все знать вредно, Каша, — попробовал было увильнуть от ответа Цернциц. — Все знать смертельно опасно.

— Это мы уже проехали. Смертельно опасно было бежать из тюрьмы, появляться здесь, связываться с тобой! Я хочу знать главное — меня выберут президентом?

— Да! — На этот раз взгляд Цернцица был тверд.

— Надолго?

— Не знаю… Это зависит от многих причин… Навсегда никого не выбирают.

— Но свой срок я отбуду?

— Свой срок? — Цернциц так неуловимо изменил тон, что Пыёлдин сразу понял, какой срок имеет в виду его бывший сокамерник. — Ты же ведь никогда еще не отбывал свои сроки до конца, — усмехнулся Цернциц. — Это у тебя на роду написано.

— Юлишь, Ванька, юлишь, — вздохнул Пыёлдин. — Что-то ты знаешь, но говорить не хочешь. Напрасно…

Пыёлдин замолчал, потому что в этот момент Анжелика вдруг приникла к пыёлдинской груди.

— Что-то почуяла? — спросил у нее Пыёлдин, безуспешно стараясь заглянуть красавице в лицо. Не отвечая, она кивнула. — Запахло чем-то нехорошим, — проговорил Пыёлдин, ни к кому не обращаясь.

— Запахло, — подтвердил Цернциц. — Может, плюнем?

— Нельзя, Ванька… Ступив на нож, надо идти по нему до конца. Если остановишься, шагнешь назад — этот нож тебя же и располовинит. Две твои половинки упадут на землю. Спастись можно, только пройдя по лезвию до конца. Это я знаю, Ванька, это мне доступно.

— И пойдешь до конца?

— Да. Там, на самом конце лезвия, есть твердая, надежная площадка, где можно перевести дух и осмотреться по сторонам. Я понял… Амнистию могу подписать только я сам. Это будет мой Указ.

— Должен сказать тебе еще одно, Каша, — Цернциц помолчал, посмотрел в окно, скользнул взглядом по приникшей к Пыёлдину Анжелике. — Думаешь, Жак-Шмак или Коль-Шмоль шлют только колбасу твоим бомжам? В глубине каждого самолета, укрытые ящиками с макаронами, колбасами и вонючими сырами, сидят крутоватые ребята. И у каждого в руках прекрасная самонаводящаяся штуковина, которая превратит в пыль любой вертолет, танк, самолет… На землю после такого выстрела ничего не упадет, только пыль.

— Это радует, — отозвался Пыёлдин. — Что скажешь, Анжелика? — Ему удалось наконец заглянуть красавице в глаза. Они были мокрыми от слез, но в них была любовь.

— Пора включать телевизор, — сказала Анжелика, отстраняясь и поправляя съехавшую набок золотую корону.

— Тоже верно, — согласился Цернциц с облегчением. Тягостный разговор с Пыёлдиным, которому он не мог сказать всего, угнетал его.

* * *

Все получилось именно так, как и предсказывал Цернциц. Едва вспыхнул экран телевизора, изумленным взорам Пыёлдина и Анжелики предстал странный тип не то с грузинской, не то с японской фамилией — Камикадзе. От прочих ведущих он отличался каким-то крысиным оскалом и заросшей мордой. Криворотая улыбка еще более подчеркивала особенности его необычной внешности. Куражливо хихикая, он пересказал требование Пыёлдина, после чего показал кадры, на которых Пыёлдин был изображен в самые различные периоды своей бурной жизни — и в профиль, и в фас, причем фотографии неизменно сопровождались отпечатками пальцев, чернильными печатями, подписями следователей. Продолжая хихикать и совершая какие-то похотливые телодвижения, Камикадзе предположил, из каких лагерей наберет себе министров будущий президент, какими решетками затянет окна в своем кабинете. Не в силах сдержаться от хохота, Камикадзе сделал еще одно предположение — какая первая леди будет у страны, когда президентом станет бывший зэк.