Смерть президента
Шрифт:
Когда рассвет добрался наконец до города, площадка внизу была уже расчищена от трупов, мощные струи воды вымыли мельчайшие следы крови. Поднявшееся солнце высветило лишь влажный блеск асфальта — площадка готова была принять новые жертвы.
А между тем жизнь в городе изменилась. Нигде в стране не было столько бродяг, нищих, столько калек и беженцев. Люди спасались от вырезания, расстрелов, ночных разбоев, от изнасилований. Мудрая и дальновидная политика президента привела к тому, что русских стали гнать из Тувы и Якутии, из Мордвы и Бурятии, из Коми и Ямало-Ненецкого автономного округа. Чухонцы потребовали вернуть им Петербург, евреи заявили права
— Налетай, братва! — воскликнул как-то Боб-Шмоб в хорошем таком поддатии. — Бери, кто сколько сможет удержать! У нас тут всего — брать не перебрать!
Второй раз ему повторять не пришлось, и страну начали растаскивать по частям, не смущаясь потоками крови, которая при этом хлестала из каждой раны, из каждого оторванного куска. Постоянно присутствуя на торжествах по случаю образований все новых и новых государств, президент не выдержал, пошатнулся здоровьем, на каком-то приеме подхватил ишемию носа и улегся в больницу.
И страна замерла в тягостном ожидании — что у нее оторвут на этот раз…
Изгнанные из своих домов, беженцы хлынули в этот город, где, как утверждала молва, есть возможность без риска для жизни переночевать под открытым небом, где не отнимают младенцев, чтобы сделать из них целебную сыворотку для заокеанцев, не убивают стариков, чтобы занять их квартиры.
Вокзал кишел приезжими, по перрону, по путям бегали чумазые дети, пронзительно и гневно кричали их мамаши, на площадях и в скверах стояли палатки, дымились костры, в парках паслись лошади, мужчины чинили телеги и разбитые машины, женщины разведывали ближние и дальние подступы к Дому. Как железные опилки тянутся к магниту, так и взоры всех беженцев были устремлены к сияющему кристаллу, устремленному в космос.
С наступлением темноты начиналось почти незаметное движение беженцев к Дому. Пробирались переулками, проползали вдоль дорожных канав, но приближались, приближались, преодолевая тройное оцепление войск, колючую проволоку, танковые ряды. Ничто не могло остановить это неуклонное движение людей, у которых была одна цель — выжить.
С детьми пробирались, с домочадцами, некоторые умудрялись протащить по вентиляционным трубам и канализационным ходам мелкую домашнюю живность, узлы с барахлом.
Город находился словно бы в осадном положении. Над крышами стоял дым костров и гул множества людей, общественный транспорт отменили, он попросту захлебнулся в безумном количестве гостей, жители старались не выходить из домов — ограбленные беженцы и к чужому добру относились без должного почтения, тащили все, что можно на себя надеть, что можно самим съесть, чем можно ребенка накормить.
В парках стояли зенитные и ракетные установки, присланные сердобольными друзьями президента — Биллом-Шмиллом, Жаком-Шмаком, Колем-Шмолем. Они дружно заверяли Боба-Шмоба в полной надежности установок, позволяющих запустить смертоносную ракету в любое облюбованное окно этого трижды проклятого дома, который смутил добропорядочных граждан в их странах. Но Боб-Шмоб все тянул, надеясь на этом происшествии набрать очки перед выборами и воцариться на престоле до конца тысячелетия.
В городе уже знали, что войска, замаскированные на заводах, незаконченных стройках, в лесных массивах, стоят в полной боевой готовности, чтобы при получении приказа о штурме развернуться в течение нескольких секунд, атаковать Дом не только ракетными установками, но и снайперским огнем, отравляющими газами, вакуумными бомбами.
Особую надежду возлагали на новинку, присланную Биллом-Шмиллом, это было последнее слово в военной технике. Но прислал он это страшное оружие следующего тысячелетия вовсе не по доброте душевной — хотел испытать на живых людях, в боевой обстановке, прежде чем начать массовое производство. На первый взгляд в нем не было ничего особенного — обычные винтовочные патроны, уложенные в деревянные промасленные ящики. И не будь вокруг столько охраны, никто бы и не обратил внимания на эти невзрачные сундуки.
Оказывается, все дело было в пулях — вместо пуль в патроны были вставлены маленькие атомные бомбочки. При столкновении с любым препятствием они прожигали дыру, причем с равным успехом прожигали человеческое тело, бетонное сооружение, стальную плиту, какой бы толщины она ни была. При этом над местом попадания поднимался необыкновенной красоты ядерный гриб, вдохнуть запах которого было так же смертельно, как если бы эта бомбочка с ядерной начинкой попала в грудь.
Но более всего поражало отношение самих беженцев к этой всесокрушающей мощи — на нее просто не обращали внимания, будто это декорации стояли перед съемками очередного шедевра колбасной цивилизации. Беженцы продолжали просачиваться в Дом, палатки, картонные коробки, надувные матрацы и прочие приспособления для ночевки все ближе подступали к Дому, пока не сомкнулись в сплошное кольцо. И наступил момент, когда многотысячные толпы беженцев рванулись к центральному входу в Дом. Войска особого назначения жались к стенам, пряча за спины свое смертоносное оружие, а радостно-возбужденные толпы занимали этаж за этажом, этаж за этажом, пока Дом не оказался переполненным. Все надеялись на крышу над головой, на пакет еды хотя бы раз в день.
А самолеты от Билла-Шмилла, Коля-Шмоля и прочих продолжали садиться на посадочную полосу местного аэропорта. Впав в какой-то безумный азарт, они продолжали слать продукты в дурной надежде, что изголодавшиеся бродяги, наевшись колбас, проголосуют за Боба-Шмоба. Тогда их теплая компашка сохранится, и они, как прежде, будут летать друг к дружке на личных самолетах, возить подарки и угощения, будут пить напитки, кушать кушанья и весело смеяться прямо в круглые объективы видеокамер, чтобы все человечество видело, как им вместе хорошо, какие они сытые и все из себя довольные.
Наивные, бестолковые люди!
По себе меряют, на свой аршин…
Боб-Шмоб, хотя и обладал многими явными и скрытыми недостатками, был все-таки далеко не дурак. Если не умом, то чутьем, звериным нюхом, опытом прежней жизни, достаточно бурной, неоднозначной жизни, он видел, понимал многое из того, чего его более образованные противники понять не могли, которые в упор не видели смертельной опасности там, где она, родненькая, их подстерегала.
Поднявшись наутро после долгого застолья с друзьями, президенту достаточно было крякнуть, хмыкнуть, хлопнуть рюмку водки, хрустнуть огурцом, глянуть в окно…
И все становилось ясно на много ходов вперед. И опять в дураках эти молоденькие, с упругими ягодицами и вислыми щеками, опять суетятся, лают друг на дружку, кусают до крови, опять наряжаются во всякие чудные одежды, чтобы только привлечь к себе какое-никакое внимание.
Глядя на все это по телевидению, Боб-Шмоб похохатывал, и рука его, многомудрая рука государственного мужа, непроизвольно тянулась к хрустальному графинчику, к хрустальному стопарику…
Это так понятно.
Кто осудит его, кто бросит камень?