Смерть президента
Шрифт:
В Доме стояла напряженная тишина. Во всех холлах, кабинетах, на площадках светились телевизоры, вокруг них сгрудились обитатели — слушали сообщения о результатах выборов. Диктор объявлял поданные голоса по областям, по районам, республикам. В победе Пыёлдина никто не сомневался, ожидали официального заявления.
В кабинете, перед экраном телевизора, сидели в креслах Цернциц, Пыёлдин и Анжелика. Опять показали жирную девственницу преклонных лет, она опять посетовала на невнимание мужчин к ее прелестям, попутно выматерила всех кандидатов,
Потом экран заполнила рыжая и какая-то сатанинская морда человека в рясе, с неестественно громадным крестом на шее. Он твердо заверил, что не намерен отказываться от демократических убеждений.
— С этим рыжим мы как-то сидели вместе, — заметил Пыёлдин.
— И что? — спросил Цернциц.
— Дерьмо.
— Оно и видно.
Потом на экране возникла нечесаная, с жирными волосами, сипловато-смугловатая дама. Окутавшись папиросным дымом, она выразила искреннее восхищение предыдущим оратором, поведала о том, что итоги выборов ее разочаровали, как разочаровывает все, происходящее в этой стране, где основную массу населения составляют негодяи и ублюдки.
— Выключи их, Ванька, — сказал Пыёлдин. — Ну их! Они поганые.
— А ты, Каша, напрасно так… Надо слушать не то, что они говорят, а то, что они хотят сказать, но по каким-то причинам не могут.
— А что они хотят сказать?
— Предлагают объявить выборы недействительными.
— Им не нравится новый президент? — улыбнулся Пыёлдин. — Я им не нравлюсь?
— Они знают, что ты их разгонишь в первый же день.
— А на каком основании выборы можно признать недействительными?
— Мало ли… В свое время был так называемый имущественный ценз… Человек, который не имел достаточно имущества, участвовать в выборах не мог.
— Но у нас же нет такого ценза?
— Значит, надо ввести. Все твои сторонники — голь перекатная. И потому голосовать не имеют права. И все их голоса недействительны… Ну, и так далее. Прописки у них, опять же, нет, жилья нет, средств к существованию, постоянного дохода… Бомжи они — и весь тут сказ.
— Что же получается… Половина страны — бомжи?
— Почему половина, — Цернциц передернул плечами. — Гораздо больше.
— Что же делать? Твоя сверхчувствительная шкура намекает на что-то?
— Намекает, — кивнул Цернциц.
— Поделись.
— Сначала скажи мне, Каша, вот что… Ты в самом деле хочешь стать президентом?
— Если я уже победил, если об этом сообщили по всем каналам телевидения… То почему бы мне и не стать президентом? Я же теперь всенародно избранный. Разве нет?
— Все это так, Каша… И тем не менее, тем не менее…
— Темнишь, Ванька!
— Темню, — кивнул Цернциц, глядя на Пыёлдина жалостливыми глазами, какими смотрят родственники на обреченного больного.
— Говори.
— Опасно это, Каша.
— Что опасно?
— Само желание стать президентом… А уж приступить к исполнению… Полный отпад.
— Кончай, Ванька, со своим бандитским жаргоном! — раздраженно сказал Пыёлдин. — Я не знаю, что такое полный отпад! И не желаю знать! Я порвал с преступным прошлым и хочу, чтобы со мной разговаривали нормальным русским языком!
— Ты решил посвятить себя своему народу? — со слабой улыбкой спросил Цернциц.
— Да!
— Это хорошо. Но сказать мне тебе нечего. Кроме того, что я сказал.
— Меня хлопнут?
— Как знать, — Цернциц вяло пожал плечами.
— Повторяю вопрос — меня хлопнут?!
— Конечно, Каша.
— За что?
— За то, что ты есть. Ты не должен быть. Пока ты шатался по тюрьмам, воровал, бродяжничал… ты мог жить как угодно долго. Но как только решил стать человеком, сразу оказался в опасной зоне. Человеком быть опасно, Каша. Бродяг не убивают, они гибнут сами — мерзнут под заборами, спиваются, тонут, горят, их давят бульдозерами, травят газами, даже не желая того… А вот людей, людей приходится отстреливать. Ты этого не знал?
— Значит, все-таки хлопнут, — раздумчиво повторил Пыёлдин, опуская руку на мерцающее в сумерках колено Анжелики. — Значит, все-таки хлопнут…
— Во всяком случае, попытаются.
— Это тебе кажется или подсказала твоя замечательная шкура?
— Шкура.
— Кстати, а что будет с ней, со шкурой?
— Уцелеет.
— А Анжелика?
— Тоже уцелеет.
— Тогда ладно… Лишь бы Анжелика уцелела. А в остальном… Пусть все горит синим пламенем.
— Откуда ты знаешь о пламени? — настораживаясь, спросил Цернциц.
— Из детства… Поговорочка у нас такая была… Забыл?
— Вспомнил. Но огонь действительно будет, очень много огня, очень много, Каша.
— Что-то объявляют, — Пыёлдин показал на экран. — Дай звук.
Действительно, вместо слюнявых, гунявых и сексуально озабоченных комментаторов на экране возникла крысиная морда Камикадзе. Он что-то зачитывал с листка бумаги.
— Семьдесят восемь процентов, — произнес крысоид, и по тому радостному гулу, которым вдруг наполнились все этажи Дома, Пыёлдин, Анжелика и их верный друг Цернциц догадались — Пыёлдин одержал бесспорную победу. — Однако цифры эти предварительные, подсчет голосов продолжается. Не исключено, что окончательные результаты будут совершенно иными и победителем может оказаться другой претендент.
— Ты слышал? — вскочил Пыёлдин. — Как могут измениться семьдесят восемь процентов? Они же не могут превратиться в восемь?!
— Почему?! — пожал плечами Цернциц. — При банковских операциях мне приходилось проворачивать кое-что и покруче… Все возможно, Каша. От власти никто добровольно не отказывается.
— Что же делать?
— У нас сколько людей в накопителе?
— Сотни полторы, наверно, — ответил Пыёлдин, не сразу сообразив, что имеет в виду Цернциц.
— Выпускай их на волю, Каша… Пусть летят.