Смерть ради смерти
Шрифт:
– Результат обнадеживающий, – хмыкнула она, пряча кассету с записью в сейф. – Или мы с вами полные дебилы и делаем все неправильно, гоняясь не за тем, за кем надо, или нам попался сильный противник. Целый час мощного прессинга, когда Юрка их давил в начальственном кабинете этим несуществующим ходатайством, и под конец ослепительная Шитова с розами и ногами, – такое мало кто выдержит, если есть что скрывать. Ладно, живем дальше. Внешность нам ничего не дала, Шитова никого не узнала, и никто не показал, что знает ее. Ходатайство тоже оказалось пустышкой. Один из них точно знает, что никакого ходатайства в деле не было, но опять-таки ничем себя не выдал. У нас в запасе остается средство преступления – цианид, а также возможность знакомства с Галактионовым. Есть еще предсмертная
Отправив Доценко искать людей, видевших и читавших предсмертную записку Григория Войтовича, Настя зашла к начальнику. Ей пришлось строго одернуть себя, чтобы не прыснуть: еще вчера в этом самом кресле, за этим самым столом сидел молодой сильный Коротков с мощными бицепсами, лучезарной улыбкой и сверкающими звездами на погонах, а сегодня здесь опять домашний толстый Колобок Гордеев в партикулярном платье и с необъятной лысиной.
– Заходи, Настасья, – приветствовал ее полковник, что-то ища среди бумаг, в изобилии валяющихся на большом столе. – Кажется, наш дружок Коротков у меня вчера спер мою любимую ручку. Что-то я ее никак не найду. Вот и пускай вас после этого к себе в кабинет, вмиг все растащите.
– Поищите как следует, – посоветовала Настя. Она отчетливо помнила, как вчера Юра вертел эту ручку в пальцах, а потом автоматически сунул в карман кителя. Сегодня он этого уже и не вспомнит, тем более что китель снова висит в шкафу до лучших времен и Юрка до него не скоро доберется.
– Ну черт знает что такое, – продолжал ворчать Гордеев, выдвигая один за другим ящики стола и проверяя их содержимое. – Сыщики, едрена матрена, борцы с преступностью. Юристы, между прочим, с высшим образованием. Офицеры. Ничего оставить нельзя, все тут же к рукам приберут, а потом сделают глазки пуговками, дескать, что вы, гражданин начальник, не брали, не трогали, не видели, вы ее, наверное, сами вместо колбасы съели. Да, – он резко поднял голову, – так что у тебя?
– У меня, Виктор Алексеевич, Лепешкин с Ольшанским срослись.
– Как это?
– А как сиамские близнецы. У Лепешкина – убийство Галактионова, у Ольшанского – разглашение тайны усыновления, но это, как выяснилось, куплет и припев от одной и той же песенки. С Лепешкиным мы работаем официально, Ольшанскому втихаря помогаем, таская ему информацию по делу Галактионова. Вы же понимаете, что так продолжаться не может. Мы сидим на пороховой бочке. Растащив работу по двум разным следователям, мы никогда не раскроем убийство Галактионова. В то же время, если объединять дела у Лепешкина, то у меня сделается инсульт. А Миша Доценко станет многоженцем. Чтобы поправить то, что напортил Игорь Евгеньевич, Михаилу пришлось влюбить в себя чуть не пол-Москвы. Дамочек-то у покойника было много, и каждую из них Лепешкин умудрился обидеть, а то и оскорбить, и каждая ушла из его кабинета, унося с собой не только отвращение к следователю, но и нерассказанную информацию.
– Ты хочешь сказать, что Лепешкин – неграмотный следователь и ты не хочешь с ним работать? – спросил Гордеев, внимательно глядя на Настю и прекратив бесплодные поиски пропавшей авторучки.
– Вы прекрасно знаете, что я хочу сказать, – раздраженно ответила она. – Лепешкин хороший, юридически грамотный специалист, безусловно добросовестный, от работы не прячется, трудяга. Если бы было иначе, вряд ли он столько лет успешно занимался бы хозяйственными делами. И если знать об особенностях его характера заранее, к этому можно как-то подстроиться и предупредить наступление негативных последствий. А сейчас мы попали в ситуацию, когда Миша заново обходит всех свидетелей женского пола, об этом узнает Игорь Евгеньевич и закатывает ему легкую истерику, мол, зачем, да кто тебе поручал, да кто тебе позволил, да что это за самодеятельность. Интеллигентный Миша, конечно, не может послать его подальше и членораздельно объяснить, что исправляет его же глупости. А уж если Лепешкин, не приведи господь, узнает про наше негласное сотрудничество с Ольшанским, с ним вообще припадок случится. Или он нас с Мишей
– Короче, дитя мое, – поморщился Гордеев. – Чего ты хочешь от меня? Чтобы я удушил Лепешкина первым? Я никак не уловлю смысл твоих жалоб.
– Я хочу, – очень тихо сказала Настя Каменская, – чтобы вы открыли свой сейф и достали оттуда тоненькую зелененькую папочку. Такую, знаете, с белыми завязочками.
Полковник долго молча смотрел на нее не отрывая глаз, кажется, даже не мигая. Потом выдохнул:
– Ну ты и стерва, Анастасия.
И трудно сказать, чего больше было в этих словах, удивления или восхищения.
2
Начальник следственной части городской прокуратуры разговаривал с Игорем Евгеньевичем Лепешкиным, плохо слыша сам себя.
– Но я не понимаю, почему вы забираете у меня дело Галактионова, – возмущался Лепешкин. – Какие основания у вас полагать, что я с ним не справлюсь? Проделана такая огромная работа, опрошено столько людей, и вдруг вы хотите передать дело другому следователю.
– Я уже объяснил вам, что я не передаю дело, а объединяю два дела о двух разных преступлениях, между которыми установлена тесная связь. И делаю это вовсе не потому, что считаю вас плохим следователем, а потому, что так лучше, в интересах более полного и объективного расследования.
– Но почему не наоборот? Почему вы не передаете мне дело Ольшанского, а вместо этого забираете мое и отдаете ему? Я что, чем-то провинился? Я доказал свою некомпетентность? Я ваш подчиненный, и мне важно понимать, чем руководствуется мой начальник, когда принимает решения. Иначе как же я смогу работать вместе с вами, если не понимаю ваших требований.
«Не понимаешь ты, – тоскливо думал начальник следчасти. – А тут и понимать нечего. Есть грех, не очень давний, о котором мало кому известно. Но среди тех, кому известно, оказался и этот настырный Гордеев. А я и забыл, что он знает об этом. Он меня спросил, нельзя ли при объединении дел передать всю работу Ольшанскому. А я, дурак старый, забыл про осторожность и резво так отвечаю: по правилам дела будут объединяться у Лепешкина, и вообще вы, уважаемый Виктор Алексеевич, не в свое дело лезете. У нас тут своя епархия, и начальник в ней – я. Вот тут он мне и припомнил про то, как я правила-то свято соблюдал, особенно один раз, когда из-за моего скрупулезного соблюдения правил человек погиб, девочка семнадцатилетняя. Официально моей вины никто не признал, но был рапорт Ларцева, в котором все как есть написано. И рапорт этот, судя по всему, у Гордеева до сих пор где-то припрятан, хоть Ларцев уже, кажется, год у них не работает, ушел по инвалидности. Простой мужик Гордеев, не юлит, не крутит, а прямо, по-простецки мне и говорит: или вы сегодня свои дурацкие правила нарушите, а в дальнейшем не будете хрен знает кого на работу принимать, или я сегодня же дам родителям девочки ваш домашний адрес и адрес вашей красивой большой дачи. Под «хрен знает кем» он, надо думать, вас имел в виду, Игорь Евгеньевич. И чем вы ему так не угодили?»
– Мне не нужно, чтобы каждый понимал, чем я руководствуюсь при принятии решений, – холодно сказал он Лепешкину. – Но я требую, чтобы принятые мной решения исполнялись, а не обсуждались и не критиковались. Вам понятно, Игорь Евгеньевич?
– Да, мне понятно.
Глаза у Лепешкина стали нехорошими, злыми. Но начальнику следственной части это было безразлично. Пусть лучше его ненавидит один из находящихся в подчинении следователей, чем родители девочки получат адрес истинного виновника гибели их ребенка.
3
Настя вместе с Юрой Коротковым занималась выяснением вопроса: где можно достать синильную кислоту. Вопрос этот оказался одновременно и простым, и сложным. Синильная кислота применяется в горном деле, в текстильном производстве, а также для гальванопластики и в фотографии. Более того, она широко применяется в лабораторных условиях. С одной стороны, хранение и учет цианида организованы весьма и весьма строго, но с другой, в Москве он применяется в тысячах мест. Где искать?